подозреваю, что это – самое близкое к извинениям, что она способна мне выразить. Гашпар с каменным лицом наблюдает, как Котолин расстёгивает свой волчий плащ, позволяя тому соскользнуть на землю. Она закручивает волосы в пучок, обнажая бледную шею.

– Что вы собираетесь делать? – спрашивает Гашпар.

– Есть способ вызвать видение, – отвечаю я. Руки у меня дрожат, когда я тянусь к шее Котолин. – Раньше я не понимала этого, но я знаю, как это делается. Ей придётся держать вопрос в уме.

Котолин кивает, вонзая пальцы в речной ил у берега:

– Я готова.

Киваю ей в ответ, собираясь с духом. Что-то проходит между нами, протягивая нить от её груди к моей – нить хрупкого доверия. А затем я обхватываю рукой её шею и опускаю её голову под воду.

Котолин погружается без сопротивления, её волосы падают бледными ручейками. Вокруг пенятся пузыри. Я удерживаю её под водой так долго, что даже рука начинает болеть, чувствую, как напрягается её горло в моих пальцах. А потом наконец-то – наконец-то! – выдёргиваю её из воды.

Она хватает ртом воздух, отплёвывается. Её глаза затуманены, всё ещё белёсые, а тело содрогается в конвульсии угасающего видения. К её щеке приклеился стебель тростника, и мне хочется отереть её лицо, но я подавляю непрошеный позыв к нежности.

Лицо Котолин мокрое, она стонет. Гашпар смотрит на неё, обуздав свою тревогу, его глаз горит. Через несколько ударов дрожь Котолин прекращается.

– Я видела его, – хрипит она. – Турула. Он летает меж чёрных сосен, на фоне белоснежного неба.

Ритм моего сердца ускоряется.

– Ты уверена? Ты знаешь, куда идти?

– Конечно же уверена, – отрезает Котолин. – Ты – не видящая, тебе не понять, что видение – это не то, что можно забыть. Каждое видение, которое у меня когда-либо было, прокручивается на внутренней стороне моих век, когда я пытаюсь заснуть ночью.

Несмотря на резкость её тона, на этот раз мне по-настоящему жаль Котолин. Она выжимает воду из волос. Пальцы между белыми прядями всё ещё дрожат. Гашпар поднимается с флягой в руке.

– Тогда ты веди нас, – говорит он. – Но мы должны поторопиться. Люди Нандора не слишком от нас отстанут.

Медленно Котолин тоже поднимается. Я выжидаю ещё мгновение, прежде чем последовать их примеру, и смотрю в небо. Красное око солнца похоже на каплю крови в реке, а вокруг струятся болезненно-розовые облака. Мои мысли возвращаются к дому Жигмонда, и я представляю, как сижу там, тренируясь в написании букв на рийарском и йехульском. Я позволяю этому образу наполнить меня, а затем отпускаю, разбрасывая его, словно лепестки цветка по ветру.

В тот же день позже начинает падать снег, и небо становится гладким, серым. Земля снова покрывается изморозью, хрустящей под копытами наших коней. Холмы понемногу переходят в равнину, устремляющуюся к далёкому белому горизонту. Где-то дальше на севере калевийцы замерли в ожидании настоящей зимы, и среди них – Туула и Сабин. Представляю, как Биэрдна выбегает нам навстречу, стряхивая с ушей снежинки. И я следую за её тёмной фигурой, невидимой для всех, кроме меня, с яростной непоколебимой решимостью.

Меня беспокоит возможная буря, но снегопад ослабевает, а затем и вовсе прекращается. Тонкие ленты облаков обвивают солнце, и свет просачивается сквозь них, как молоко сквозь марлю. Котолин направляет коня ближе ко мне, чуть подталкивает меня и безмолвно указывает за плечо. Я оборачиваюсь. Наши следы замёрзли в снегу, оставив за собой вереницу на много миль. Отчаяние волной накрывает меня. Гашпар, должно быть, видит, что отражается у меня на лице, потому что говорит:

– Давайте пока остановимся.

Невозможно стереть оставленный нами след, и снег не настолько сильный, чтобы замести его, а значит, перед людьми Нандора будет путь, который приведёт их прямо к нам. Чувствую, как во мне разрастается безнадёжная тоска. Слезаю с коня и немеющими пальцами привязываю его к ближайшему дереву.

Я думаю, что расплакаться было бы сейчас облегчением, но все мои слёзы вылились в тишине нашей поездки, когда капюшон был надвинут так глубоко, что ни Гашпар, ни Котолин не видели их. Вместо этого я тянусь к луку, притороченному к седлу. Знакомое напряжение мышц и звон тетивы утешат меня лучше всего.

– Пойду поохочусь, – говорю я.

Гашпар и Котолин кивают в знак согласия; у обоих лица порозовели и помрачнели. Я иду через рощицу голых покрытых инеем деревьев, прислушиваясь к возне в снегу, высматривая поблёскивающие мигающие глаза. Ловлю двух игривых кроликов – их пятнистый мех остаётся у меня на ладонях. Когда я возвращаюсь, солнце превратилось в золотую полосу на горизонте, а Котолин разожгла костёр. Гашпар что-то шепчет ей, его губы – почти у самого её уха. Её черты посуровели, а меж бровей пролегла крохотная морщинка.

Бросаю дохлых кроликов у костра и сажусь погреть руки. Котолин подходит ко мне, её одолженный волчий плащ подметает землю, поднимая небольшие шквалы свежего снега.

– Что он тебе сказал? – спрашиваю я.

– Сказал, что просит прощения, – отвечает она.

– За что?

– За то, что вызывал у нас ужас всю нашу жизнь, – говорит Котолин. – Полагаю, ему и правда положено за это извиниться, раз уж он принц. Впрочем, я могла бы обойтись и без его мечтательных глаз. Ну, гла́за.

Что-то, похожее на смех, рождается внутри, но я слишком измождена, чтобы смеяться. Кроме того, я не хочу, чтобы Котолин думала, будто я так легко её прощу или что спасение её жизни означает, будто я заинтересована в нашей дружбе.

Перевожу рассеянный взгляд на Гашпара, который всё ещё стоит рядом с нашими конями. Мы уже недалеко от леса, где встретили прекрасную девушку, оказавшуюся чудовищем. Интересно, он тоже вспоминает? Моё плечо всё ещё пульсирует непостоянной ложной болью, которую успокаивали его ладони, нежно зажимавшие рану.

Мы с Котолин молча свежуем и потрошим кроликов, а Гашпар держится на расстоянии. Возможно, он пожалел, что согласился на этот план; возможно, сомневается в видении Котолин. Я не могу позволить себе думать, что случится, если мы потерпим неудачу, но в желудке у меня бурлит, словно пенистый поток, и я могу съесть лишь несколько кусочков кролика. Лицо Жигмонда то и дело всплывает перед моим мысленным взором.

Ночь накрывает наш клочок леса, словно в отместку, быстро накидывая на нас непроглядный чёрный покров. Как только солнце садится, мы согреваемся, ещё несколько пьянящих, украденных мгновений, прежде чем приходится затушить огонь. Люди Нандора увидят его свет за много миль. Котолин предлагает нести дозор первой, так что я устраиваюсь под изгрызенным зимними холодами деревом и прижимаюсь