только для нас двоих, я не ненавидела их так сильно, потому что они не становились отточенным клинком, которым Котолин и другие могли причинить мне боль. Если ещё и остались нити, связывающие меня с Вираг и Кехси, я чувствую, как они рвутся с каждым мгновением, с каждым шагом, который приближает меня к сосновому лесу и к турулу. Видение Котолин – словно взмах меча.

Гашпар, должно быть, замечает, что я мучаюсь, и говорит:

– Поспи. Я буду нести дозор первым.

Онемело киваю. Я опускаюсь, кладу голову ему на колени и закрываю глаза. Плывут сны – охотничьи псы, щёлкающие зубами, и турул в золотой клетке. Грудь Нандора снова затягивается, его рана исчезает без единой капли крови. Лёд, застывший вокруг зрачков. Мой отец обнимает меня и шепчет мне на ухо истинное имя Бога. Он просит меня спасти их, быть такой же хитрой, как царица Эсфирь, или такой же сильной, как глиняный человек, но я – не то и не другое, а просто девушка, дрожащая в темноте.

Когда я просыпаюсь, небо всё ещё мутное и чёрное, а ладонь Гашпара обхватывает мою щёку. Я просыпаюсь быстро, сбрасывая остатки сна. Котолин уже не спит и ведёт своего коня к небольшому участку колючей травы, сметая с неё иней носком сапога. Гашпар поднимается и седлает своего коня; усталость отпечаталась фиолетовым кругом вокруг его глаза. Что-то внутри у меня сжимается.

– Прости, что тебе пришлось так долго не спать из-за меня, – искренне говорю ему. Надеюсь, тебе понравилась хотя бы одна из твоих бессонных ночей.

Я лишь хочу увидеть, как он краснеет, и он в самом деле заливается краской – щёки и кончики ушей чуть розовеют.

– Это не только ради тебя, – говорит он. – Нандор тоже хочет мне смерти, или по крайней мере, чтобы я был закован в цепи. Сложно спать, зная, что можешь проснуться с ножом в горле.

Я рада слышать, что он говорит о том, как страх перед Нандором не даёт ему спать, а не выражает сожаление о том, что мы сделали. Пусть он и лишён своего топора и шаубе Охотника, нас всё равно разделяет столетие кровавой ненависти, и так много богов омрачают небо своим недовольством нашей связью.

– А ты когда-нибудь думал о том, чтобы позволить ему получить всё это? – спрашиваю я. – Я имею в виду эту уродливую проклятую страну. Иногда я думаю, что Нандор – именно то, что заслуживает королевство.

Гашпар сжимает губы, задумываясь.

– Ты имеешь в виду, что мне стоит оставить ему трон и отправиться пасти оленей на край света?

– Тебе не пришлось бы пасти оленей. – Я пытаюсь представить, какое занятие могло бы подойти ему, с его красноречием и острым умом, со всеми его твёрдыми принципами. – Ты мог бы писать трактаты и баловаться поэзией, пребывая в безопасности в отшельничестве где-нибудь в Фолькстате.

Он весело прищуривается:

– А что бы ты сделала?

Когда-то я бы очень хотела покинуть Ригорзаг насовсем, если бы мне только представилась такая возможность. Но эти горькие извращённые желания, кажется, остались позади. Я чувствовала, как руки отца обнимают меня, и слышала, как храм наполняется молитвами Йехули. У меня есть мужчина, который оберегал меня от холода и обещал следовать за мной, куда бы я ни направлялась. Она пригибает меня к земле, эта любовь, приковывает меня к моей ужасной судьбе. Я думаю о пророчестве Котолин.

– Не знаю, – говорю я. – Возможно, в итоге я всё-таки стану твоей судомойкой.

Гашпар фыркает, но за этим скрывается искренний смех.

– Я бы предпочёл, чтобы ты стала моей женой.

Мы позволяем этой прекрасной невозможной мечте задержаться в холоде, в тишине. Наша судьба всегда будет омрачена кровавой историей. Я помню, чем это обернулось, когда его отец женился на женщине другой веры, и хотя я знаю себя не так уж хорошо, но чувствую, что мне не понравилось бы проводить целые дни напролёт взаперти, за стенами замка. И всё же Гашпару несвойственно легкомыслие. Этот миг для него – то же, что сдаться в плен, как и встать на колени. Я так хочу снова поцеловать его, мои собственные колени подкашиваются, и я сама готова сдаться ему снова.

Голос Котолин прорезает воздух:

– Нам бы поторопиться. Мы уже очень близко, но и люди Нандора тоже.

Часть меня удивляется, почему нас всё ещё не догнали. Возможно, их задержали снег или холод, или какой-то другой непредвиденный несчастный случай, но, похоже, надеяться на это слишком опрометчиво. Я забираюсь в седло, и мы мчимся вперёд, вздымая за собой белизну.

В лесу тихо – никаких животных, снующих в подлеске или в ветвях над головой. Есть лишь ветер, от которого скрипят и стонут деревья, словно прогнившая крыша старого дома, и снег, мягко падающий сквозь щели в покрове ветвей, и трещины в стекле льда, обнажающие вспышки серого и белого. Волоски у меня на шее встали дыбом, а мой конь прижал уши.

– Помедленнее, – велит Котолин, и я пускаю лошадь рысью. – Мы уже близко. Ищите ствол, пропитанный кровью.

Гашпар резко поворачивает голову влево и вправо, а затем его взгляд устремляется вверх, к небу. Судя по ширине стволов и невозможной тишине, разлитой в воздухе, мы близки к тому самому лесу, куда охота на турула привела нас в прошлый раз. Здесь деревья выпростали корни из-под земли и погнали нас к озеру.

Мой взгляд останавливается на чём-то блестящем вдалеке. Озеро мерцает там, за сосновой решёткой, покрытое льдом – как огромный глаз без зрачка.

Поворачиваюсь к Котолин. Сердце колотится где-то в горле.

– Нам туда?

– Да, – отвечает она, стискивая поводья так, что побелели костяшки пальцев. – К воде.

Мы ловко объезжаем деревья в лабиринте леса и останавливаемся, только достигнув промёрзшего берега. Озеро идеально гладкое – настоящее зеркало, на поверхности которого собираются в белые кулаки ложные облака.

Гашпар направляет коня ближе ко мне. Я вижу, как напряжены его плечи, когда он вспоминает лёд и холодную воду, бурлящую под ним. И тут я вспоминаю, что Туула сказала нам, как это озеро называется.

– Что значит «Тайивас»? – спрашиваю я у Гашпара. – На северном наречии.

– «Небо», – отвечает он. – Но какое это имеет значение?

– Вот оно, – говорит Котолин. – Это должно быть оно, но…

Я сползаю с седла, в груди тесно. Думаю о том, как Иштен нашёл Эрдёга в Подземном Мире. Думаю о раввине, копавшем грязь на берегу реки, чтобы создать жизнь.

– Стойте!

Слово звенит, разносится над озером, но голос принадлежит не Гашпару. Я