В ту минуту, сидя в кабинете социального работника, я был уверен, что никогда не научусь любить детей. Однако я знал, что Лесли заочно уже обожает нашего сына. А еще я знал, что всегда буду заботиться о нем. Он никогда не узнает, что я его не любил. Он не узнает, что я просто старался залечить его раны и обеспечить ему ту жизнь, которой он достоин. Я дам ему все, в чем он нуждается, ни на минуту не забывая о ранних годах Кена Бьянки, насущными потребностями которого так часто пренебрегали.

А потом мы познакомились с Рахимом. Первая встреча началась в «Макдоналдсе», потом мы отправились в местный детский музей, где малыш играл с гигантским строительным конструктором. Нам дали всего пару часов, прежде чем социальный работник должна была отвести его обратно в патронатную семью.

– Своди-ка его в туалет, – сказала Лесли, когда подошел срок возвращения соцработника, и я тут же запаниковал.

Я в жизни не водил в туалет маленьких детей. Мне ни разу не приходилось менять подгузники и вообще иметь дело с трехлетним мальчиком с задержкой развития и отсутствием речи, которому, вероятно, нужно «кое-куда». Теоретически я знал, как все это происходит, вот только плохо понимал, что делать.

К счастью, Рахим оказался опытнее меня. Он уже давно обходился без подгузников. Я направил его к писсуару, которые в детском музее подходят по высоте для самых маленьких. Он подошел, сполоснул в писсуаре руки, спустил воду и гордо воззрился на меня. Я потащил Рахима к раковине, вымыл ему руки с мылом, высушил и отвел его назад к Лесли. О случившемся я ей рассказал, только когда мальчик ушел с соцработником. Жена лишь вздохнула:

– Надеюсь, сиденье у нее в машине отмоется.

Во второе посещение, пару дней спустя, мы забрали Рахима из дома, где он жил с патронатной семьей, съездили в торговый центр, а потом отвезли мальчика обратно. Но еще перед выездом я попросил опекунов предварительно сводить его в туалет, что они и сделали. Проблема была решена.

В третий раз мы забрали мальчика к себе на ночь. У него была пижама-комбинезон с разрезом сзади для естественных надобностей. Я подоткнул ему одеяльце в кроватке, поцеловал на ночь и понял, что моя жизнь уже никогда не будет прежней. С утра мы повели его в кафе, и тут чаша впечатлений Рахима окончательно переполнилась, и он расплакался. Слезы текли у него по щечкам, но с губ не слетело ни единого слова. Я обнял его, поцеловал в макушку и, тоже прослезившись, шепнул:

– Я люблю тебя, Рахим.

Это были не просто слова. Я провел с малышом всего три дня – и он мне уже был не чужой. Рахим стал моим сыном.

Усыновление прошло без проблем, и вскоре мы поняли, что Рахим вовсе не немой. Психолог, поставивший диагноз, то ли ошибся, то ли был полным идиотом. Рахим умел говорить, но при этом ему хватило ума понять: люди не ждут от него слов и вполне довольны, когда он объясняется мычанием и жестами. Вот он и стал делать то, чего от него хотели. Но как только мы с Лесли попросили его изъясняться словами, малыш быстро начал разговаривать и доказал, что на редкость умен: по результатам тестов на интеллектуальное развитие он шел впереди всего класса.

Я решил, что теперь все наладится. Рахим рос и развивался на глазах. От детских сериалов «Барни» и «Могучие рейнджеры» он перешел к комиксам с короткими репликами, а затем и к обычным книгам, которые иногда читал сам, а иногда ему читали мы.

В это время я получил от Кена Бьянки довольно странное письмо. Он узнал, что я беседовал с Вероникой Комптон, которая звонила мне из тюрьмы, как обычно, за счет вызываемого абонента. Кену тоже разрешалось звонить, однако он предпочел написать. В его послании говорилось, что в тюрьме он прошел юридическую подготовку и рассматривает возможность подать на меня в суд по неким туманным причинам, которые вроде бы имели отношение к моему разговору с Вероникой.

Как выяснилось впоследствии, существует целая меж-тюремная субкультура: самые известные серийные убийцы, по-видимому, делятся друг с другом информацией как напрямую, так и с помощью своих подруг по переписке. Попав в тюрьму, Вероника общалась не с одним из таких убийц, хотя эту информацию невозможно подтвердить. Сама Комптон отрицала всякую связь с подобными кругами и ко времени нашего разговора была уже совсем не той женщиной, которую некогда осудили за покушение на убийство с целью освободить Бьянки. Впрочем, в силу своей нестабильной психики серийные убийцы иногда верят в то, чего на самом деле не случалось.

Как бы то ни было, я ответил Кену письмом о своем сыне и рассказал о том, как пришел к выводу, что дети могут погибнуть без поддержки взрослых. Если мы хотим обеспечить ребенку безопасную и благополучную жизнь, надо вылечить его травмы, как явные, так и скрытые.

К этому времени мы уже усыновили близнецов, которым «повезло» чуть больше. Это были «кокаиновые дети», родившиеся на два с половиной месяца раньше срока у матери-наркоманки; потенциальные усыновители отказывались от них двадцать раз. Везение заключалось в том, что на момент усыновления – когда мы их взяли, мальчикам не было и двух лет, – дети были слишком маленькие и не понимали смысла отказов. Они попали к нам из патронатной семьи и ничего не помнили о своей прежней жизни.

Рахим тем временем дорос до пятого класса и стал меняться – так неуловимо, что этого никто не заметил. Он начал безостановочно болтать – иногда к месту, иногда нет (например, на уроках или в воскресной школе). Он уверял, что может и помолчать, но не мог остановиться. Поскольку голос у него довольно тихий, мальчик явно не пытался бунтовать или привлечь к себе внимание. Он просто говорил и говорил, не в силах закрыть рот.

Через несколько часов его начинало заносить. То он становился величайшим баскетболистом своей эпохи. То тратил миллионы, заработанные в профессиональном спорте. Он часто рассуждал о своих детских мечтах, но при этом доходил до крайностей. В беседах ведущая роль всегда принадлежала ему. Он никому не давал и слова вставить. Похоже, Рахиму было необходимо находиться в центре внимания.

Иной раз в его болтовне проскальзывала злоба. Вспоминая давнишние инциденты в школе или на детской площадке, Рахим все больше раздражался, снова и снова мусоля мелкие обиды, и наконец совершенно выходил из себя: огрызался на тех, кто пытался его урезонить, раскидывал вещи или в ярости колотил кулаками по кровати.

Первый психолог, к которому мы обратились, посоветовал отправить Рахима на занятия по управлению гневом. Кроме того, врач заподозрил гипогликемию, чего мы и сами боялись. Мы решительно ограничили потребление сахара и внимательно следили за питанием сына. Ему как будто стало лучше, хотя по-прежнему бывали дни, когда за приступами «тарахтенья», как это у нас называлось, следовали вспышки маниакального возбуждения или гнева.

Психолог решил, что Рахим, которому уже исполнилось тринадцать, должен учиться самоконтролю по «методу баскетбольной команды»: мальчик действительно увлекался этим видом спорта, а психологу нравились спортивные метафоры. Врач предложил Рахиму набрать «команду» людей, с которыми можно поговорить по душам: директор школы, любимый учитель, тренер, рассудительный друг, мы с Лесли и так далее. И если мальчик не сможет совладать с эмоциями, ему надо было обратиться к тому члену своей «команды», который лучше подходит в данной ситуации. Общими усилиями Рахим и его «команда» сумеют справиться с пограничными состояниями.