Сразу после этого я бросила школу, забеременела, а потом решила: надо бежать от этих людей. Я ведь была вроде как отличницей.

А теперь, когда я с Ричардом, я их [родителей] вроде как позорю, и мне это нравится! Понимаете, о чем я?

Обожаю их позорить. У них хорошая работа и куча денег, а я их втаптываю в грязь, и мне это нравится.

Я побывала на всех ток-шоу, кроме «Опры», на некоторых даже по три раза, по два – три. На «Злобе дня» три раза, на «Оборотной стороне»…

Кристин Ли не питает иллюзий в отношении Рамиреса. Она охотно допускает, что Ричард настоящий зверь. И смеется: пусть только попробует ее ударить, охрана тут же схватит его и убьет.

Как ни странно, при всей объективности и честности, в глубине души Кристин, похоже, трудно смириться, что она связалась с настолько опасным человеком.

– Вообще-то, – рассуждает она, – я питаю отвращение к серийным убийцам и никогда не думала о Ричарде как об одном из них. В то же время я рассматриваю его как оружие, тычу им в лицо своим родителям и смеюсь. Понимаете, о чем я?

Даже не верится, что все это на самом деле.

Впервые я увидела его четыре года назад [в 1989 году]. Мой муж был… просто… просто скотиной. Я бросила его и уехала в Калифорнию с двоюродной сестрой. – Кристин была замужем всего год и оставила мужа вскоре после родов. – На следующий день после свадьбы он совершенно изменился. Раньше он был душкой… А как только поженились, стал совершенно другим человеком. Настоящей скотиной. Он меня бил, однажды запустил в меня пепельницей, прямо в лицо, и она раскроила мне голову, просто кошмар. Тогда я, типа, была на первом месяце, но он меня всю беременность бил. Постоянно.

Настоящая скотина. Мы поженились в ноябре. В декабре я забеременела. А родила в августе. А потом с сентября по… какой там месяц, декабрь или ноябрь… следующие три месяца мне пришлось копить деньги, чтобы вернуться в Калифорнию и свалить от него. А потом я переехала поближе к Ричарду и провела с ним четыре года. А теперь мне все говорят: «Да ты просто искала прибежища».

Он [Рамирес] на самом деле был классный, когда я с ним только познакомилась, ну, в первый год. Когда я впервые увидела его по телику, он показался… не знаю… он почему-то показался мне знакомым. Не знаю почему.

Так бывает: знакомишься с человеком и сразу будто сто лет его знаешь, хотя на самом деле ничего подобного. Вот так и у меня с ним было. Не знаю почему.

Я увидела в новостях, что он в тюрьме Сан-Квентин, а до нее от нашего с кузиной дома всего час езды. А потом я встретила подругу, свою подругу из Нью-Джерси. Она тоже сюда приехала. Однажды мы вместе с ней просто пошли туда. Но я-то думала, что только разок взгляну, а ходила четыре года.

Он был на самом деле классный, и мне стало его жалко. Потом я познакомилась с его адвокатами, и один из них говорит мне: «Он невиновен. Он ничего не совершал. Навещайте его и дальше», – объясняла Ли.

На самом деле адвокат знал о виновности Рамиреса. Тот оставил в живых слишком много свидетелей. У защиты могли возникнуть трудности только в том случае, если прокурор попытался бы повесить на Ночного охотника другие дела. Однако, насколько известно, он не только не сделал этого, но даже не собирался.

Многие адвокаты предпочитают, чтобы с насильником работала женщина-юрист либо чтобы в зале суда ежедневно присутствовала его близкая знакомая. Сексуальное насилие не имеет ничего общего с сексуальным желанием. Многие убийцы и насильники, совершив злодеяние, возвращаются домой, к любящим, нежным женщинам, которые понятия не имеют, чем занимается их партнер. И в залах суда бытует убеждение, что обвиняемого в изнасиловании мужчину, которого поддерживает неравнодушная к нему женщина, скорее посчитают невиновным.

– Все говорили, что мое присутствие принесет ему пользу в суде, – продолжала Кристин, – ведь у меня двое детей, а если у человека жена и двое малышей, он наверняка нормальный. Этого-то и хотел его адвокат.

Однажды появились газетчики, меня сфотографировали, и снимок поместили в «Ю-эс-эй тудэй» на второй странице. Мы тогда всего год как познакомились. На следующий день после выхода статьи мне начали беспрерывно названивать со всех телешоу. С телешоу, из журналов и всяких таких мест. С тех пор я только и бегала по разным шоу. Все хотели, чтобы я пришла и рассказала о наших с Ричардом отношениях. И каждый твердил, что мои внешние данные помогают поддерживать интерес к его делу.

Рамиреса осудили, а Кристин продолжала жить по-прежнему. Но реальным мотивом, заставившим ее ввязаться во все это, для нее были отношения со своими родителями: «Я их втаптываю в грязь, и мне это нравится».

– Я кое-что поняла, прочитав вашу книгу, – сказала мне одна дама, когда я раздавал автографы в торговом центре города Юма, штат Аризона. – Дети не железные. Если причинить ребенку боль, рана не заживет, пока кто-нибудь из взрослых не попытается залечить ее.

– Как-то не думал об этом, – соврал я. – Но вы правы. Если врачи или социальные работники протянули бы подрастающему Кену руку помощи, возможно, он не превратился бы в такое чудовище.

– Наверняка, – заявила она. – Странно, что вы не подчеркнули эту мысль в своей книге.

Подобные рассуждения я слышал в Вустере, Чикаго, Вашингтоне и других городах. Иногда от мужчин, иногда от женщин, а то и от нескольких человек сразу. Каждый раз я делал вид, что удивлен, про себя же радовался.

Я не «идейный» писатель, что бы это ни значило. В моих книгах нет ни масштабных тем, ни глубокомысленных посланий, которые можно поместить на обложке какого-нибудь философского издания. Я рассказываю истории, и не важно, вымышленные они или подлинные. Когда сюжет основан на реальных событиях, я стараюсь излагать материал интересно и правдиво, чтобы читателю не пришлось сожалеть о покупке. В то же время, чем дольше я работал над «Хиллсайдским душителем», тем больше меня волновало детство Кена Бьянки. Младенец был рожден юной безалаберной матерью, отдан на усыновление (после череды приемных семей) и воспитан эмоционально неустойчивыми родителями. Всякий раз, когда подрастающий мальчик нуждался в помощи, он ее не получал.

Мне очень хотелось донести до сознания читателей, что Кен Бьянки тоже жертва. Да, он убивал. Да, однажды он рассматривал вопрос о лечении, но отказался него, по-видимому, боясь услышать то, чего не хотел знать. Разумеется, это было осознанное решение уже взрослого человека, отвергнувшего единственное средство, которое могло предотвратить первые убийства. Бьянки им не воспользовался и вскоре уже не мог справиться с яростью, что привело к изнасилованиям и убийствам.

А как же другие страдающие дети? Как же те, кто еще не достиг точки невозврата? Дети, чье будущее еще можно спасти?

Я не хочу сказать, что любовь и психологическое консультирование обязательно направят человека по верному жизненному пути. Это ерунда. Ни один родитель не в состоянии создать такую среду, чтобы впоследствии, став взрослым, ребенок всегда поступал правильно.