Муфтий светло улыбнулся:

– Мы все – дети Аллаха. А он знает, что одному ребенкудовольно погрозить пальцем, другому дать подзатыльник, третьему надо показатьконфету, четвертого похвалить... А насчет клейма наш мудрый президент не совсемправ. Первое клеймо поставил Аллах на лбу первого же преступника – Каина,убившего своего брата...

Кречет покачал головой:

– Черт бы вас побрал! И так уже московские слесарюгиваш суд шариата нахваливают!

У муфтия глаза темные, как спелые маслины, у Кречетасветлые, но оба читали в глазах собеседника все недосказанное. Муфтий легонькоулыбнулся, сильные мужчины понимают друг друга без слов. Понятна и показнаягрубость президента, которой тот прикрыл похвалу и даже зависть к полномупренебрежению мусульман к воплям массмедии.

И все-таки по телевидению все чаще показывали трупы,плачущих женщин, осиротевших детей. Кречет мрачнел, министры прошмыгивали подстенами тихие, как чучундры, а Черногоров появлялся с вытянувшимся лицом, серыйот недосыпа, с темными мешками под глазами. В нагрудном кармане постоянноверещал сотовый, Черногоров коротко отдавал распоряжения злым лающим голосом,смотрел по сторонам с тоской, и было видно, что сам он здесь, а душа носится поулицам вверенным ему городов и весей, самолично наводит порядок, раздаетзуботычины, отбирает оружие у дураков, чересчур прямо понявших свободы...

Когда Краснохарев с неудовольствием заметил, что надо быпоэффективнить работу милиции, поэффективнить, а то чересчур много убитых,Черногоров взорвался:

– Все это брехня!.. По нашим данным убитых и раненыхсовсем не столько!.. В Москве каждый день убивали по пять-семь человек!.. Этосчиталось нормой, которую мы брали обязательство неуклонно снижать. На сегоднятолько в Москве за последнюю неделю продано сто тысяч двести пятьдесят четыреединицы огнестрельного оружия, а число погибших увеличилось только на тричеловека!.. Это по телевидению показывают так, будто здесь по улицам текут рекикрови!

Министры переглядывались, послышались вздохи облегчения,кто-то что-то сказал бодрым голосом, в ответ коротко хохотнули. Краснохаревсказал озадаченно:

– Гм... Конечно, и эти трое погибших... -э-э... у нихже были семьи, дети, то да се, преступность надо неуклонно снижать, добиватьсяее снижения, потому что государство просто обязано заботиться и охранять,предохранять... Вообще-то три человека – это не цифра. Погибли, ну и хрен сними. Их еще сто пятьдесят миллионов. Но реки крови... Степан Бандерович, этоваша недоработка!.. Это надо прекратить. Прекратить это надо.

Коломиец, с таким же серым, как у Черногорова, лицом, амешками под глазами побольше, сказал измученным голосом:

– Как с цепи сорвались!.. По всему телевидению такаямощная кампания!.. И в газетах, журналах. Вы меня простите, но я просто не могусправиться.

Краснохарев подвигал бровями, спросил с астрономическойнеспешностью:

– Почему?

– Просто не могу, – прошептал Коломиец упавшимголосом.

– Всем трудно, – сказал Краснохаревзначительно. – Всей стране, если скажем прямо, не совсем так уж и оченьлегко. И живем, живем!

Я поморщился:

– Какой ловкий эфемизм «не могу»! Скажите уж честно, нехотите. Почему не хотите, это вопрос другой. Вряд ли захотите ответить...честно.

В помещение повеяло странным холодком недоброжелательства.Министры умолкли, пригибали головы, словно над ними летала огромная хищнаяптица. Яузов громко крякнул, огляделся. Судя по лицам министров, не только онодин недоумевал, что за черная кошка пробежала между мной и министром культуры.

Коломиец проговорил обиженным голосом, полным несправедливойобиды и оскорбленного достоинства:

– Если по поводу того интервью... признаю, неудачного,то я приношу извинения!

Я посоветовал хладнокровно: – В задницу ваши извинения.

Сказбуш сказал непонимающе:

– Но ведь если наш Степан Бандерович извинился...

Я сказал с тоской:

– Ну что за мир, где даже такие древние монстры непомнят, что принесение извинений не освобождает автоматически, так сказать... Ая вот не принял этих извинений! Не принял, понимаете? И пошел ваш министр такназываемой культуры в задницу вместе со своими извинениями!

На меня посматривали с опаской, но и с неловкостью людей,которые плотно всажены в общество, подогнаны в нем всеми гранями, зубчиками,живут как частички гигантского организма, и моя ссора с Коломийцем словно быавтоматически наступала кому на ногу, кому на ухо, а кому-то прищемиласелезенку.

Яузов, по профессии массовик-убийца, сказал укоряюще:

– Что-то вы на людей стали кидаться, ВикторАлександрович! Добрее надо быть, добрее!

– Почему? – огрызнулся я. – Церковь велит?

– Да к черту вашу церковь!.. Не быть злопамятным,наверное, и до церкви учили.

Я покачал головой, сказал громко, видя, что все затихли,прислушиваясь:

– Не быть злопамятным, учили только захватчики. Ипокорности учили. И богобоязненности! И смирению. А свободный человек...приличный человек обязан быть злопамятным! Порядочность в том и заключается,чтобы дать мерзавцу по зубам, до того как он, обнаглев от безнаказанности, даств зубы вам, вашим детям и близким. Ответив ударом на удар, вы защищаете отмерзавца и многих других, незнакомых вам людей. Это, если хотите, общаяустановка. А если в частности, то наш министр культуры не справился со своимиобязанностями. Здесь правительство, а не столик в кафе, где достаточно бытьмилым человеком. Мы может не любить друг друга, но работать должны эффективно!

Кречет со стороны понаблюдал за нашей стычкой, Брови грозносдвинулись, он сопел как бык, которому показали красную тряпку. Голос прозвучалзло:

– Как это ни гадко, но придется устроить чистку.

– Чистку?

– Ее, – подтвердил он угрюмо. – Иначе чтополучается? Они везде вопят, что к власти пришел диктатор, злодей, душительсвобод, но такой свободы оплевывать президента нет ни в одной стране мира!.. Втех же Штатах, которым лижут солдатские ботинки, уже пересажали бы заоскорбление власти, отобрали бы лицензии и запретили лет на сто заниматьсячем-либо, кроме рытья канав.

Черногоров почти выкрикнул с мукой:

– Давно пора!.. Позвольте, я прямо сейчас отдамкое-какие распоряжения?

Кречет поколебался, кивнул:

– Только самые общие. Сперва надо предупредить, что заоскорбление или подтасовку фактов будем карать отныне строго.

– Конечно-конечно, – закивал Черногоров с такойнеистовостью, что в церкви уже разбил бы лоб. В руке мелькнул сотовый телефон,палец сдвинулся на кнопку, и Черногоров бросил одно-единственное слово: