Но не пошли.

Краснохарев собрал бумаги в папку, мы все наблюдали, как онзвонко щелкнул кнопкой, по-государственному поднялся, окинув нас мутным, далекозаглядывающим взором.

– Степан Бандерович, – сказал он впространство, – и вы, Сруль Израилеавич... Попрошу зайти ко мне.

Когда он был уже у дверей, Коган рискнул спросить:

– А куда, Степан Викторович, к вам?

Краснохарев повернулся со скоростью айсберга, окинулминистра финансов с головы до ног монаршим взором, и Коган послушно уменьшился.После паузы Краснохарев изрек:

– В моем кабинете. Попрошу не задерживаться.

Дверь за ним закрылась, в тишине раздался долгий вздохЯузова. Похоже, военный министр тоже вспомнил, что у него есть не только свойкабинет, но и немалый конгломерат из похожих на горы угрюмых зданий, которых нипушками, ни атомной бомбой.

– Я тоже загляну к своим, – сообщил онподнимаясь. – Не все же по мобильному.

Он вышел, бросив короткий взгляд на экраны, где приглушенныйзвук не очень-то маскировал драки на улицах, митинги, озверелые лица,развевающиеся знамена всех цветов, с орлами и двуглавыми уродами, убийцей наконе. Резко выделялись немногочисленные зеленые знамена, под ними шли сплоченныемолодые парни с зелеными повязками на головах и фанатичным блеском в глазах.

Многие считают, что самый лучший возраст – это восемнадцатьлет, а тридцатилетний – его тридцать. Когда семидесятилетнего Утесова спросили,как он с женщинами, он радостно ответил, что вот уже год как ни с одной, исплюнул через плечо, чтобы не сглазить.

Шутки шутками, но есть прекрасная мудрость, заключенная водной фразе: если бы молодость знала, а старость могла! Но я уверен, что самыйлучший возраст, это мой, когда как старик я уже з_н_а_ю, но все еще м_о_г_у.Другое дело, что раньше, когда гормоны выплескивались из ушей, я готов былехать на другой конец города, а потом возвращаться пешком, так как весьтранспорт уже ночью не ходит, а теперь мне лень сходить в соседний дом: вотесли бы в одном подъезде, а еще лучше – на одной площадке...

Но есть преимущество и поважнее. Я уже знаю людей. Вижу.Встречая на улице женщину, я мгновенно вижу ее характер, ее привычки, вижукакого цвета у нее ореол вокруг соска – темный или розовый, а кончик – выпуклыйили плоский, знаю как растут волосы там, внизу, и даже скажу какой пупок:широкий, маленький, выпуклый или втянутый... Могу сказать наперед что и когдаскажет, возразит, когда вскинет руки, чтобы поправить волосы, когда выгнетспину, чтобы продемонстрировать грудь...

Это знание делает жизнь скучнее, но с другой стороны... Смужчинами еще проще. Они настолько движимы простейшими инстинктами, а если неинстинктами, то таким убогим набором алгоритмов, что неглупому человеку несоставит труда вычислить и предсказать их каждый шаг. А я не просто неглуп, этомоя профессия – знать людей, понимать мотивы их поступков. К тому же в своейпрофессии я не самый последний, скажем так.

Довольный собой как слон, я забрел в буфет, перекусилбулочкой и потащился к выходу из дворца. Широкий коридор, по которому ездить повосемь конных в ряд, блистал золотом на стенах и потолке, пол застлан пурпурнымковром, настолько ярким, что если расстрелять прямо здесь всех министров, пятенкрови не заметит даже Вадим Богемов с его острым взором художника.

Я чувствовал между лопаток пристальные взгляды этих рослыхпарней с квадратными челюстями. Они почти не выделялись из стен, мебели,проемов окон, дизайнеры и визажисты поработали, но я всюду ощущал их взгляды, акогда в одном из коридоров такое ощущение не возникло, даже оглянулся посторонам. Странно, но здесь ни одного из охранников не было. Причем, я бы неудивился, не работай и камеры перекрестного наблюдения: я их тоже научилсячувствовать, хотя и не так остро, как взгляды охраны.

С порога ощутил свежий упругий ветер. Тучи разошлись, яркоесолнце светило прямо в глаза. По широким каменным плитам ветер тащил горстьсочных желтых листьев, но солнце светило не по-осеннему ярко, прогревало кожу.

Здание библиотеки на той стороне крохотной площади, всегошагов-то двести, но для человека, уже привыкшего всю информацию получать черезИнтернет прямо на экран монитора, здесь все еще времена Ивана Грозного, когда ибыли построены эти приземистые домики.

Я неспешно пересек площадь, сюда за кремлевские стены недоносятся крики митингующих, размышлял о косности, о чрезмерной боязни засекреты: если секретные акты и договоры переснять для сайтов, пусть дажедоступным по особым пропускам, то хакеры рано или поздно подберут коды, тут жевыставят, подлецы, на всеобщее обозрение. Пусть народ лучше не знает, черезкакие горы трупов пришли к власти нынешние правители, какие подлости ипредательства свершали, сколько миллиардов украли...

На входе двое офицеров тщательно проверили мою карточку, вкоридоре еще один тщательно ощупал, а затем позвонил по телефону, а когда яспустился в лифте на два этажа, там меня проверили и перепроверили хмурые людис бледными лицами морлоков, после чего с жутковатым лязгом раздвинулись стальныедвери, словно только что перекованные из танковой брони.

– Правила вам известны, – предупредилдежурный. – Ничего не копировать, записей не делать, документы внегодность не приводить... Учтите, камеры внутреннего наблюдения просматриваютлюбой уголок.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Меня с детстваприучили не рвать книжки.

Воздух здесь оставался душным, несмотря на климатизаторы.Для сохранности бумаг требовалась неподвижность воздуха, здесь бумажки в самомделе ценнее человека, я взмок и проголодался, в висках ощутил пульс, хотяобычно не замечаю даже биения сердца и не всегда могу определить, с какой оностороны.

Память у меня тренированная, хотя для моей работы слишкомхорошая память даже во вред: надо вычленять главное, обобщать, находить связимежду явлениями и строить новый этаж, а все мелочи пусть забываются, череп – немусорная корзинка...

Показалось, что офицеры на выходе посмотрели как-то странно,яркое солнце после подвалов ударило по глазам с силой кувалды, которой глушатбыка перед бойней. Я протер глаза, перед ступеньками остановилась машина,мелькнули силуэты. В следующее мгновение мои суставы в плечах хрустнули, я сзавернутыми за спину руками влетел головой вперед вовнутрь машины. Там меняподхватили широкие жесткие ладони, а с моего затылка исчезла прижимающаяладонь.

Сидевший в машине придержал, следом в машину ввалился ещеодин, тяжелый и горячий, бросил коротко:

– Езжай.

Рядом с водителем сидел такой же крепкий с виду мужчина,коротко пострижен, на шее косой шрам, что уходит под воротник рубашки. Машинадвинулась ровно и спокойно, но не к выходу, а тут же пошла широким кругомвнутри Кремля, словно выбирая возле какого из зданий остановиться.