– Ого! Почему так решили?

– Если бы переворот делали только наши ваньки, –сообщил я, – то здесь бы всю площадь залили кровью. Как делалось сотнираз. И никто бы ничего не сказал: свои пауки грызутся. Но если придет чужой, тоему сразу надо показаться ласковым да добреньким... Так?

Он кивнул, глаза все еще смеялись, но в них появилосьуважение:

– Кречет не зря вас избрал советником. Да, мы воткрытую покажемся завтра-послезавтра. Одновременно с финансовой помощью в парумиллиардов. Транспортные самолеты прочно забросят в Москву партии бесплатнойводки. Словом, когда пьяный народ узнает правду, он скажет, что лучше американцы,чем Кречет. Что-то не так?

Я уронил голову. Во рту пересохло, язык царапал горло. Вгруди был жар, словно туда натолкали горящих углей. Штатовский советниккроваво, подло, гадко, но все-таки прав. Они уже изучили нас. Еще с тех времен,когда начали готовить Октябрьский переворот, устраивали забастовки на нефтяныхразработках в Баку. Может быть даже раньше, когда наш флот пришел на помощьвосставшим против Англии американским колониям. Любое благодеяние не остаетсябезнаказанным: екатериновская Россия единственная из всех стран показала своимускулы и на той стороне планеты. Англия что, уже носит в зубах тапочки замогучим хозяином.

Пришел черед России...

Дверь с той стороны комнаты распахнулась, один за другимвошли два подтянутых офицера. Судя по движениям, поднимались снизу, так что этоподземное помещение не самое глубокое. Под Кремлем, как и под центральнойчастью Москвы, масса подземных туннелей, из которых не все пробиты при ИванеГрозном. Кое-что сделали и при Иосифе Виссарионовиче, немало при Андропове, аесть сверхсекретные ходы, о которых знает только прошлый президент с егоокружением...

Первый офицер поднял на меня глаза, я узнал типа, которыйкогда-то вломился с похожим на него громилой ко мне в квартиру. Тогда этотнагло назвался Василием Васильевичем Васильевым, а второй, если не изменяетпамять, Ивановым. Тогда только внезапный приход шайки подгулявших гостей спасменя от неприятностей,

В форме он выше, стройнее, подумать только, что форма делаетс человеком, дело даже не в широком поясном ремне, – хорошо подогнаннаяформа заставляет человека чувствовать себя сильнее, увереннее, дажемужественнее... что сейчас вообще-то представить трудно, но я учесть должен, недурак, хоть и академик.

– О, – сказал он довольно, – какая встреча!..Сидите, сидите. Ребята, если не скажете, почему до сих пор не привязали его кстулу, придется вас всех... исключая мистера Голдсмита, в пермские лагеря.

Возможно, это было шуткой, американец тут же с готовностьюзагоготал, показывая огромные зубы, способные перепугать любого коня, нодесантники восприняли его на полном серьезе. Привязывать не стали, но меняобыскали, вывернули все карманы, прощупали одежду и рассмотрели каждый шов.

Я, наконец, не выдержал:

– Да что с вами? Я как-то полагал ваших ребятпохрабрее!

Голдсмит перестал гоготать, глаза стального цвета уставилисьна меня с упорством, способным просверлить дыры.

– Ребятки правы, – сказал онпокровительственно, – осторожность никогда еще не мешала отваге.

– Ваши крутые парни мне только в задницу не смотрели!

Голдсмит снова с готовностью заржал, а Васильев смерил меняочень внимательным взглядом, словно всерьез рассматривал такую возможность.

– Хочу сразу предупредить, – сказал онсерьезно, – ...нам известно, как вас доставили однажды на некую дачу.Известно и о том, как вы побывали на засекреченном объекте, который громкоименовали военной базой. Так что с вами никакие меры предосторожности неявляются излишними.

Ладони десантников на моих плечах стали еще тяжелее. Япроговорил высоким визгливым голосом, стараясь держась голос нервным исрывающимся, чтобы в нем были равные доли негодования и страха:

– Не знаю, что вам наплели, но я все равно протестую! Я– Никольский, ученый с мировым именем. Мне уже под шестьдесят, молодой человек,да-да, под шестьдесят-с, а вы со мной как обращаетесь? Я вам, можно сказать, вотцы-с гожусь! Вы мне такое инкриминируете, а я даже в армии не служил поздоровью... и мне никогда не нравились даже фильмы с насилием, стрельбой, этимиомерзительными драками! И сейчас я заявляю протест... да-да!... громкий ирешительный протест!

Ладони на моих плечах потеплели. Более того, стали легче. Яслышал, как напряженное дыхание суперменов сменилось ровным глубоким, как иположено сильным здоровым людям, которые охраняют всего лишь немолодогоученого, очень интеллигентного, который ненавидит кровавые сцены, протестуетпротив забоя скота, проповедует вегетарианство и безполовой способ размножения.

По лицу военного мелькнула тень отвращения:

– Сидите спокойно. Я полковник ГРУ Багнюк, а это моиребята из подразделения краповых беретов. Нам дам приказ доставить вас сюда, ноя имею полномочия пристрелить вас. Если попытаетесь сопротивляться.

Второй офицер, широкий и накачанный, сказал ровным оченьправильным для русского голосом:

– А также, если вас попытаются освободить силой.

– Ого, – сказал я с отвращением. – Когда же,наконец, кончится это безумие... Вы что же, настолько там в своих Штатахненавидите ученых?

Он раздвинул губы, показал крупные хорошо подогнанные зубы вширокой, как кремлевская стена, челюсти:

– Ученые не разносят дачи так, что от них остаетсятолько пепел да пара косточек от двух десятков человек.

Ладони на моих плечах потяжелели. Я опустил голову. Голосмой срывался от негодования:

– Вы поплатитесь!.. И поплатится тот, ктораспространяет такую порочащую мое имя ученого клевету-с! Это для вас похвала,если кому-то дать в лицо... как это мерзко!.. а у нас, ученых, это позор, этопоражение, это отсутствие аргументов!

Ладони на моих плечах чуть сдвинулись, словно не понимали,то ли вдавить меня в кресло так, чтобы осталось мокрое место, то ли отпуститьэтого затурканного дурака, который отрицает благородное насилие.

– Я не знаю, – продолжал я, повышая голос, –что вы там еще замыслили, вам не уйти от суда! Я советник самого президента!

Он внимательно рассматривал меня, вслушивался в тембрголоса, интонации, наконец, поморщился, голос его стал суше:

– Какой советник, таков и президент.

Похоже, я его убедил, ибо он, отойдя к столу, сталвнимательно перебирать отобранные у меня вещи, а ладони на моих плечах нетолько не потяжелели, но исчезли вовсе. Не поворачивая головы, ибо я чересчурпотрясен и угнетен, я краем глаза видел, как они сели по обе стороны двери,застыли, оба тяжелые и неподвижные, как статуи Рапа-Нуи.

За дверью послышался четкий перестук каблучков, немыслимый вмире солдатских сапог. Дверь распахнулась, я вытаращил глаза, но животикинстинктивно подобрал: в комнату в сопровождении десантника вошла СтеллаВолконская, урожденная голубая кровь, и все-таки очень красивая, несмотря надревнюю кровь Рюриковичей.