Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он так торопился, что снова вломился в путаные трущобные переулки прямо на коне. Змея бросил у двери «Доброй кружки», не особо заботясь о том, что проникнуть в кабак теперь будет весьма затруднительно.
Внутри, как всегда, дым стоял коромыслом. Вечер выдался холодный, время было еще не позднее, уходить от тепла и выпивки никому не хотелось. Но Нюськин платочек Обр увидел сразу. Увидел и разозлился. Глупой девице сказано было сидеть наверху, а она, вот поди ж ты, таскает подносы вместе с белобрысой Ильгой.
Нюська тоже заметила его, заулыбалась смущенно, пустой поднос попыталась спрятать за спину. Не обращая внимания на приветственные вопли завсегдатаев, Хорт пробился к ней, крепко ухватил повыше локтя и потащил узкими коридорчиками, через хозяйскую половину, к лестничке в каморку-голубятню.
Девчонка перепугалась, поднос уронила, залепетала что-то жалобно. Мол, я не хотела, попросили меня. Надо же людям помочь. Вон народу сколько. Решила, что он из-за этого злится, дурочка. А он и не злился вовсе. Просто больше не мог терпеть. Впихнул девчонку в каморку, прижал покрепче, по-настоящему, как еще в лесу хотелось, и поцеловал тоже по-настоящему, одновременно сдирая постылый платок.
Вот теперь все правильно: и запах моря и полыньки, и нежные губы в сухих корочках, и хрупкие ребрышки под руками. До того увлекся, что не сразу понял: все так, да не так.
Нюська стояла смирно, не вырывалась, не отбивалась. Но была как деревянная кукла. Все равно что с болваном на ристалище целоваться.
Обр нашел в себе силы, слегка отодвинулся, попробовал заглянуть девчонке в глаза, но ничего не увидел за растрепанными, упавшими на лицо волосами.
– Ну, чего не так-то?
– Ничего, – прошептала Нюська.
– Че, слов красивых не сказал?
– Каких слов? – голосок усталый, жалобный.
– А никаких и не надо. Ты мне жена?
– Жена, – покорно согласилась дурочка.
– Тогда что?
– Я ведь тебя не гоню. Только…
– Что только?!
– Ты пьяный.
– В седле усидел – значит трезвый.
– И… ты ведь меня не любишь.
– Ну?
– Ну… и я тоже… не люблю.
Прах гнилой! Любовь еще какую-то выдумала. Князя своего все дожидается. При чем тут вообще любовь-то! Отчаянно желая втолковать глупой девчонке, вбить ей в голову, насколько она ему нужна – ну, как хлеб голодному, как соль в пресной похлебке, как последний глоток воздуха перед казнью. Хорт вцепился в худые плечи, в грубый ворот рубахи, изо всей силы рванул к себе. Ну как, как сказать, чтоб она поняла?!
Под пальцами оборвался, лопнул какой-то шнурок, что-то мягко стукнуло об пол. Смирная и покорная Нюська вдруг оттолкнула Обра так, что он покачнулся, упала на коленки, торопливо зашарила по полу.
Он, несмотря на шум крови в ушах, все же сообразил, в чем дело, и осторожно шагнул назад. В мешочке, который Нюська всегда носила на шее, были зашиты ее сокровища – материнское подаренье: стеклянная кошечка и серебряный медальончик. Не раздавить бы, а то потом слез не оберешься.
Нюська тыкалась во все стороны, как слепой щенок. В полусвете тлеющего очага Хорт видел гораздо лучше и сразу заметил пропажу, завалившуюся в широкую щель. Кошечка выпала и валялась рядом. Первым делом подобрал ее, протянул Нюське.
– На, держи.
Выковырнул из щели мешочек, попытался запихнуть поглубже выскользнувшую цепочку. Цепочка не запихивалась. Запуталась в чем-то. Обр сердито дернул. За цепочкой потянулась длинная прядь светлых, почти белых волос.
Он уставился на них, пока еще ничего не понимая, только чувствуя, что видит что-то нехорошее, медленно поднял, всматриваясь.
– Что это?
– Ничего, – тихонько выговорила Нюська. Даже в полумраке было видно, как вспыхнули ее щеки.
– Чье это?
– Ничье.
Сжалась, отступила, притиснула к груди кулачок с зажатой в нем кошкой.
Хорт пропустил прядку между пальцев, машинально отбросил в сторону приставшее к волосам белое перышко. И тут его затрясло, будто за шиворот налили что-то холодное и липкое. Он ясно вспомнил разлетавшиеся под ветром блестящие светлые пряди, смазливую наглую рожу, воркующий низкий голос.
– Так он был на самом деле…
– Кто?
– Этот. Красавчик-жених! Долгоногий и белобрысый.
Девчонка совсем вжалась в стенку у черного окна. Даже дышать перестала.
– Ты мне врала! Ты!
В голове это укладывалось плохо. Уж в ком в ком, а в Нюське он был уверен. Правильно Маркушка говорил: ни одной бабе верить нельзя.
– Он был там! Был на самом деле. Он мне врезал, я без памяти свалился. А потом ты мне соврала! Говори, врала или нет?! Был он там?
– Был, – слабым голосом созналась дурочка.
– Кто он?
– Я не… не могу… это не… ты же все равно не поверишь.
– Да я теперь ни одному слову твоему не поверю! И так все ясно. Рожа сытая, одежда хорошая. Наверняка из Харламовых выродков.
– Нет-нет. Что ты! Понимаешь, он…
– Я-то понимаю! Я без сознания валялся, а ты с ним миловалась. А может, он к тебе и в деревню ходил? Все вы одинаковы!
На это Нюська ничего не ответила, только всхлипнула в темноте, а Обр понадеялся, что белобрысого гада под шумок убили во время нападения на деревню.
– Что ж он тебя с собой не забрал? – продолжал допытываться он. – Деревенской девкой побрезговал?
– Он хотел забрать, – неожиданно донеслось от окна.
– Ух ты, хотел он! А ты, стало быть, не пошла?
– Я не могла.
– Чего это вдруг?
– Не могла тебя бросить.
– Че?!
– За тобой все время смотреть надо.
– За мной?! – поразился Оберон.
– Ну да. Ты без меня пропадешь.
Хорта перекосило от злобы. Пожалела она его. Добренькая. С ним, стало быть, из жалости, а на груди белые волосы носит. Там у нее любовь. Та самая, с красными парусами.
Он шагнул к очагу, держа белую прядь как дохлого червяка. Медальончик с остатками мешочка швырнул под ноги Нюське, а злосчастные волосы, оскалясь в улыбке, уронил на горячие угли. Посмотрел, как они вспыхнули, сворачиваясь и потрескивая. Скривился от запаха паленой шерсти.
– Все! Я больше тебе ничего не должен!
Сказал как отрезал, повернулся и вышел, не оглядываясь.
Сквозь гудящий кабак прошел как призрак на пиру. Про Змея вспомнил, только когда с разгону уткнулся лицом в мокрый от снега горячий бок. Кое-как взобрался в седло, тихо сказал: «Домой!» – и больше не думал о дороге. Змей нес его через ночь, ветер жег глаза, обдирал щеки. Над головой летели колючие, холодные звезды. Или это был снег?