Крепился, сколько хватало сил и хортовской гордости, но, когда становилось совсем невмоготу, когда и яростная скачка по холмам уже не помогала, отправлялся в город, оставлял коня в крайней избе у одинокой бабки, которая, радуясь нежданному заработку, охотно пускала их со Змеем в пустой коровник, пешком сбегал по деревенской улице, задержав дыхание, нырял в общий зал «Доброй кружки», взлетал по узкой, неведомо на чем державшейся лестнице, стучал особым стуком в запертую дверь. Запираться на засов глупой девчонке было приказано строго-настрого.

За дверью была тишина добела отмытой комнатки, огонь в очаге, яркие цветы, расцветавшие на холсте вопреки стылой осени, горшочек тушеного мяса, специально для него припасенный, и была Нюська с ее глупыми разговорами, детскими сказочками и немудреными песенками. Трещало пламя. Дождь стучал в мутное, оплывшее стекло, разделенное частыми переплетами, а мир, стряхнув остатки паутины, становился простым и ясным.

Напрасно Ильга каждый раз гнусненько хмыкала, когда он проталкивался через главный зал кабака. Что ж теперь, и сестру уже навестить нельзя?! В то, что Нюська его сестра, кажется, никто не верил, но Обру было все равно. Глоток воздуха – и он мог жить дальше. Ждать, терпеть и надеяться на случай.

Однажды на пути в город его застигла настоящая зимняя метель. Мокрый снег летел над землей не хлопьями, а целыми комьями размером почти с кулак. До «Доброй кружки» Хорт добрался, неся на каждом плече по высокому сугробу. На волосах, как всегда ничем не покрытых, снег таял и стекал по спине холодной дорожкой.

Наверху, у Нюськи, буйные белые хлопья бились в щелястое окошко, по комнатушке гулял злой сквозняк. Но Обр как следует растопил очаг, стащил с Нюськиной постели дареный плащ, теперь служивший ей одеялом. Завернувшись в него, они уселись перед огнем, ели горячие, с пылу с жару лепешки, глядели на пляшущее пламя.

Пол слегка подрагивал от воплей разгулявшихся посетителей, которые, стремясь согреться, набились в «Добрую кружку», как селедки в бочку.

Выл, рвался внутрь северный ветер. Каморка скрипела, как лес в жестокую бурю, и немного раскачивалась, точно лодка. Девчонка сидела, прижавшись щекой к его плечу, тянула к огню слабые лапки, и ему казалось, пока они сидят вот так, в тепле, под одним плащом, ничего плохого случиться не может. Должно быть, заразился Нюськиной глупостью.

Понемногу он размяк, разговорился. Принялся толковать об уме, силе и прочих выдающихся качествах любимого Змея. Нюська послушно восхищалась. Порассуждал о том, как правильно работать палашом. Нюська кивала с умным видом.

Потом неизвестно почему вспомнил Германову Катерину, которая подкармливала его и однажды, когда он был еще совсем щенком, попыталась погладить по голове, а он цапнул ее зубами за руку, чтоб не лезла. Совсем зверенышем тогда был.

Нюська слушала, смотрела внимательными серыми глазами. Только губы легонько шевелились. Обр заподозрил, что она шепчет свое знаменитое «у нашего мальчика не боли», но даже не разозлился. Ссориться не хотелось, и вообще ничего не хотелось, а уж тем более подниматься и ехать назад сквозь метель.

В общем, никуда он не поехал. Так и заснул, уткнувшись в теплые Нюськины колени. Спал как убитый, никаких ножей, палашей, кинжалов и прочего холодного оружия во сне не видел, будто и не было их на свете. Лишь под утро привиделось, будто он стал дворнягой, ленивой, лохматой и пыльной. Лежит себе на теплом крылечке, всех собак распугал, всех кошек разогнал, отвоевал крыльцо в свою полную собственность, и кто-то чешет его грязную шкуру, выбирая из нее приставшие репьи.

Проснулся он очень поздно. В комнате было бело. Окошко до половины залепило снегом. Над снегом светился кусок ярко-синего, совсем весеннего неба. Пришла Нюська, принесла завтрак и теплой водицы для умывания.

На вопрос «Который час?» ответила:

– Полдень.

– Это ж сколько я проспал! – ужаснулся Обеорн. – Господин Стрепет разозлится, два часа мораль читать будет. Теперь хоть не возвращайся.

– А ты и не возвращайся, – опустив глаза, тихо сказала Нюська.

– Как это?

– Давай уедем.

– Опять ты за свое!

На минутку он все же проявил слабость. Зажмурившись, представил, как здорово было бы замотать глупую девчонку в теплый плащ, посадить впереди себя и рвануть через горы, на юг, туда, где никто и слыхом не слыхивал о проклятом князе и погубленных Хортах.

Но он был истинным Хортом, и мужества ему было не занимать.

– Сказано, не могу. Дело у меня здесь.

Бодро поднялся, растрепал пальцами волосы, вроде как причесался, плеснул в лицо водички.

– Какое дело? – не отставала Нюська.

– Хорошее.

Девчонка подобралась поближе, взяла его за руку, заглянула в глаза.

– Для кого хорошее?

– Для всех, – честно ответил Обр, – зуб даю, всем лучше будет. И тебе, и Антону твоему малахольному, и всем Усольским, Косоугорским.

– Лучше? – повторила Нюська, поднявшись на цыпочки, всмотрелась в его лицо и вдруг заключила: – Ты мне врешь. И дело это дурное.

– Много ты понимаешь!

Хорт отвернулся, высвободился, принялся натягивать сапоги, коварно снятые глупой девчонкой с него, сонного.

Девчонка свела пушистые светлые бровки.

– Если не дурное, отчего ты ходишь, словно под тучей? Будто сглазили тебя.

– Ха!

– Или заколдовали.

– Тьфу! Как есть дура!

Нюська обиду, как всегда, проглотила, ушла к окну, запрокинув голову, посмотрела на полоску синего неба.

– Иногда так больно бывает.

– Где больно? – встревожился Обр. С чего бы это она? Не кашляет, в обморок больше не падает.

– Быть с тобой больно.

Хорт с облегчением снова занялся сапогами. Так и знал, не болезнь, а девичьи глупости. Нюська медленно обернулась. Личико в голубом небесном свете бледное, совсем восковое.

– Ведь ты мне не расскажешь, что задумал, даже если я попрошу?

Ишь как расхрабрилась! Носик наморщила. Кулачки сжала.

– Это мужские дела, тебе не понять.

– Знаю я ваши мужские дела. Ты убьешь. Тебя убьют. А потом большая кровь будет.

– Без крови дела не сделаешь, – отрезал Обр. О том, что будет после смерти князя, он как-то не задумывался, но выходило, что дурочка права. Когда все начнут грызться за право на престол, крови будет много, очень много. По всей стране.

– Я не хочу тебя бояться, – прошептала дурочка.

– А зря! Я ж тебя предупреждал. Страшней меня в этом лесу зверя нет.

После этой беседы он совсем было решил больше не ездить в город, не тревожить себя и ее, но надолго ли его хватит, не знал.