Девчонка смотрела на него, как на ясное солнышко, и сама прямо светилась от счастья.

– Ты сбежал от них, да?!

– Сбежал, – не стал вдаваться в подробности Хорт.

– Я знала! – Нюська до того разошлась, что даже топнула обутой в старый лапоть ножкой, стиснула красные кулачки. – Знала, что они тебя не удержат!

– Ха! Еще бы!

– Я той ночью наверх не пошла. Посуды много было. Так я под утро прямо там прилегла, на кухне. Проснулась, а тебя нигде нету. Мне сказали, тебя вербовщики напоили и увезли. А куда увезли, в город, на корабль или еще куда, никто не знает. Я потом всякий день, как уйти удавалось, в город бегала или в порт.

– Зачем?

– Тебя искала. Город большущий, путаный, народу страсть как много, все куда-то бегут, спрашиваешь – не отвечают или ругаются.

– Совсем ума лишилась. В порт! В город! По портовым трущобам знаешь кто шляется?! Эх, раньше мне надо было…

Нюська вздохнула, принялась отряхивать жилет Обра от приставших пушинок и вдруг отдернула руку, опустила глаза.

– Ведь ты его не убил?

– Кого?

– Этого… Кого ограбил.

Ну вот, никакого доверия. Чуть что, сразу ограбил!

– Не грабил я никого. Мое это.

Девчонка отодвинулась немного, поглядела на хорошие, ладные сапоги, мягкий блестящий ворс дорогой ткани на штанах и жилете, чистую, ни разу не штопанную рубаху. Глаза сделались как блюдца, а обветренный ротик сложился в аккуратную букву «О». «Щас в обморок хлопнется», – испугался Обр.

– Я богатую родню нашел, – поспешил объяснить он. – Ну, чего ты так смотришь? Хорты – это тебе не кто-нибудь. Лучшие семейства с нами роднились.

– Родня – это хорошо, – с большим сомнением произнесла Нюська. – А конь тоже твой?

– Не, коня я взаймы взял. Нравится?

– Да-а. Нравится. – Нюся снова коснулась пальчиком мягкой замши, провела по ряду начищенных медных пуговок. – Ты очень красивый. – Помолчала и добавила: – Я, наверное, пойду.

– С чего это вдруг? – обиделся Обр. Скакал, скакал сломя голову – и вот, на тебе, пойдет она. – Куда ж ты пойдешь? Где ты сейчас?

– Да я все там, в «Доброй кружке». Судомойка у них померла родами. Ну, я и осталась вместо нее. Меня за это кормят и в угол при кухне ночевать пустили.

– Добрые люди, значит?

– Добрые.

– А платят они тебе?

– Платят немножко.

– То-то я смотрю, ты в старом рванье так и ходишь.

Дурочка съежилась, отступила, тощие плечики сгорбились.

Холодно, конечно, в таких-то лохмотьях. Совсем работой замучили добрые люди. Вон какая бледная. Плохо дело. Надо дать ей что-нибудь, а у него, как назло, ни плаща, ни кожуха, ни денег. А ведь в замке-то целый кошель.

– Мне надо домой, – сказал он.

– А… – Нюська хотела что-то спросить, но осеклась, опустив голову, отступила еще на шажок. – Я, правда, пойду. Я ведь к вечерне шла. Уже и звонить перестали.

– Угу. Но запомни. С кухни своей больше ни шагу. Сиди, жди меня. Жди, ясно? Я приеду, когда смогу. Не завтра и не послезавтра. Но приеду. Скоро.

Нюся кивнула, вдруг улыбнулась легко и нежно, протянула руку, вытащила из Обровых волос приставший репейник.

– Ты, правда, вернешься?

– К тебе, надо будет, и из могилы вернусь, – фыркнул Хорт, – веришь?

– Не надо из могилы.

– Ну, то-то же! А теперь иди, куда шла. Свечку там за меня поставь.

День быстро потухал. Надо было торопиться, но он все стоял, смотрел, как девица Анна, спотыкаясь, поднимается вверх по склону к белому храму. Весь платок и плечи в светлых звездочках пушинок-семян. Выбралась и встала на краю в серебристом закатном свете темная фигурка в сияющей короне.

Сзади подкрался Змей и чувствительно прихватил его за плечо.

– Поехали назад, – сказал Обр, – хватит, погуляли.

* * *

До замка они добрались уже в полной темноте исключительно благодаря коню, который видел не больше всадника, но чуял дорогу. К воротам приплелись шагом. Змей хотел есть. Хорт еще и замерз и с глубокой тоской думал о том, что им наверняка не откроют. Но тяжелые створки распахнулись, стоило въехать в дрожащий круг света у надвратной башни. Протопали по проходу мимо трещащих факелов. Жеребец делал вид, что пугается собственной тени, но вяло, больше по привычке.

Посреди двора, вбив руки в боки, стоял Рад.

– Совладал-таки, – сказал он. Непонятно, не то обругал, не то, наоборот, восхитился.

Набежали конюхи с фонарями, с попонами, с веревкой, но к своим обязанностям приступать не спешили.

Обр поглядел на них, слез с коня и, строго приказав не дурить, повлек строптивца в конюшню. Тесную конюшню Змей ненавидел всей душой, но есть хотелось все сильнее, а он твердо знал, что во дворе ничего не получит.

Хорт завел его в стойло, убедившись, что никто не видит, прижался к гладкой, пахнущей потом шкуре.

Змей заржал тоскливо, на столпившихся за загородкой конюхов глядел неприветливо, Обра же, двинув крупом, попробовал прижать к стенке.

– Не хочешь, чтоб я уходил? – пробормотал Оберон. – Ладно, заработал.

– Ишь, – хмыкнул старший конюх, – да ты, парень, как я погляжу, коней понимаешь.

Хорт фыркнул не хуже Змея. Чего тут понимать-то! Было время, он и спал, и ел вместе с лошадьми, а себя считал кем-то вроде беспризорного жеребенка. В общем, конюхи смело могли идти ночевать. Он все сделал сам. Сам накормил, напоил. Сам вычистил. Сам осмотрел спину. Не годится на таком коне без седла ездить.

Под конец ему уже хотелось, чтобы кто-нибудь накормил и вычистил его самого. Благодарные конюхи, избавленные от возни с опасной тварью, принесли ему кувшин пива и добрый кусок еще теплого пирога с морковью. Жуя, Обр плюхнулся на сено, с вечера сброшенное с сеновала для утренней кормежки, вытянул усталые ноги, прислонился к стене пустого денника и решил, что никуда отсюда не пойдет. Веки стали смыкаться. Лошади топтались в стойлах, дышали успокоительно. Хорошо-то как!..

– Где ты был?

Хорт приоткрыл глаза. Над ним во всей красе своего роскошного плаща возвышался хозяин замка, господин Стрепет. Каждая складка одежды, каждое движение выражали сдерживаемый гнев.

Пришлось встать, отряхнуть крошки. Руки сами потянулись застегнуть, оправить одежду.

– По холмам носились. Еле совладал.

– Я беспокоился.

– Застоялся он. Такому коню бегать надо.

– М-да, – смягчился господин Стрепет, – боюсь, что ездят на нем не часто. Родословная прекрасная, но нрав…