Воха сидел на полу, бормоча себе под нос что-то явно неодобрительное, и возился со штанцами. Благуша хмыкнул, разглядев, в чём дело. Недаром ему показалось, что во время суматохи Воха как-то странно передвигался по махинерии – прыжками. Концы штанин оказались связаны узлом, который Воха сейчас и распутывал.

– Воха, что за шутки, оторви и выбрось? Зачем штанцы-то связал? Для остроты ощущений, что ли?

В ответ бард с неожиданным ожесточением выругался.

– Сам дудак, видал дудаков, но такого дудака, как ты, торгаш, ещё поискать надобно!

– Да ты что, никак на меня думаешь? – с некоторой долей растерянности изумился Благуша. – Я и в детстве-то таким баловством никогда не занимался.

– А кто ж тогда мог такое учинить? – Минута, глядя на Boxy, озадаченно выгнула тонкие брови, с трудом удерживаясь от улыбки. Больно уж потешной выглядела ситуация. Но обижать барда лишний раз ей не хотелось.

– Кто-кто, скатертью дорога, – заворчал дед, засовывая свою скатку в сидор. – Знамо кто – анчутки да елсы. Акромя них боле некому.

– Да ты что, дед, всё-таки веришь в них? Или… – голос Благуши чуть заметно дрогнул. – Или знаешь наверняка?

– Кушак-то свой подбери, под ногами валяется, топчется, – буркнул дед. – Непорядок.

Благуша безотчётно хлопнул ладонью по поясу, глянул под ноги – кушак и впрямь валялся на полу, хотя перед сном он его не снимал. Пока длилось «приключение в дыму», по нему явно пробежались не один раз, вытирая ноги. Оторви и выбрось, что за дудацкие шуточки? Донельзя озадаченный, Благуша подобрал сию важную часть своей одёжки, отряхнул от пыли и, повязывая, снова поворотился к Проповеднику, который разглядывал их всех с каким-то странным, тревожным выражением лица, но готовый сорваться с языка вопрос перебил возмущённый вопль барда:

– Ах ты, обертон те по ушам, а это ещё что! У-у, уроды, мало того что последние яблоки спёрли, так ещё и напакостили, как последние хрюндели!!!

Кто-то явно задался целью поизмываться над Вохой от всей души. Потому как, отчаянно и непрерывно матюгаясь, бард вытряхивал из-под расстёгнутой до пупа рубахи невесть как оказавшийся там мусор, очень напоминавший те самые объедки, что были оставлены на столе после утренней трапезы.

На столе?

Верной оказалась мысль слава, но немного запоздалой, о чём свидетельствовало изумлённое «ах» Минуты, глянувшей на стол первой. Благуша почувствовал, как его рот против воли открывается. Даже Воха, заинтересовавшись происходящим, глянул на стол и поперхнулся на середине матюгальника, сразу забыв про свои несчастья.

Потому как стол вместо объедков был завален таким количеством снеди, что, можно сказать, ломился от неё. Правда, на столь маленький столик не особенно много-то и наложишь, но палец точно ткнуть было некуда, чтобы во что-нибудь не попасть. Бело-розовые шматки сала, копчёная рыба, куски хлеба, варёная поросятина, целых две лишь початых трёхлитровых бутыли сивухи, горсть малосольных грибов-подпятков, копчёный щучий хвост и многое другое по мелочи. И всё это источало такой дивный букет ароматных запахов, что у всех без исключения сразу слюнки потекли.

– Ох, Воха, видно, не зря над тобой кто-то так поизмывался, – всплеснула руками Минута. – Ты только глянь, сколько добра взамен привалило.

– Чудеса, да и только! – Воха озадаченно поскрёб затылок, не спуская жадного взгляда со стола, даже и не заметив, как оказался на ногах. – И как мы сразу это богатство не только не разглядели, но и не учуяли?

– Это как раз вполне объяснимо. – Слав шагнул ближе и, выхватив из груды снеди шмат сала, взвесил на руке. – Сначала помешал дым, оторви и выбрось, а после голая задница ватамана.

По махинерии снова свежим ветерком пронёсся сдержанный смех.

Пожалуй, из всех присутствующих лишь дед не выглядел, особенно удивлённым столь приятной, совершенно нежданной оказией. Особенно обрадованным он тоже не выглядел. А вот насупленным и встревоженным – с лихвой.

Благуша поднёс шмат сала к носу и шумно втянул аппетитный запах. В животе заурчало так, словно он сутки уже не ел, хотя за окном махинерии стоял ясный день и спали они, судя по всему, не более двух-трёх часов. Но сначала придётся как следует потрясти дедка, решил торгаш. Чтобы прояснить накопившиеся вопросы, а накопилось их предостаточно.

Оказалось, что не он один так думает.

– Так что ты там про елсов говорил, дедушко? – Минута повернулась к Проповеднику, по-прежнему сидевшему на лежаке. «Шустрая всё-таки девица, везде первой успевает», – с ласковой гордостью за храмовницу подумал слав.

– Вот-вот, дедуля, колись, – с готовностью поддержал её Воха. – Хватит загадками нас кормить, обертон те по ушам! Ведь видно же, ведаешь что-то об этом деле.

Безумный Проповедник тяжко вздохнул и уставился в оконце, словно не желая глядеть на своих спутников. Затем неохотно предложил:

– Вот что я вам скажу, робята. Давайте-ка сначала перекусим, скатертью дорога, чем елс послал, а опосля, на сытый желудок и погуторим. Поведаю всё, что знаю. Лады?

– Так всё-таки елс это был, дедуля? – прицепился Воха. – И всё, что про них говорится, – правда? Но зачем ему, обертон те по ушам, делать такое, зачем нас кормить? Или мы тут как бычки на убой?

Но дед ещё больше насупился, промолчав. Видно было, что желания разговаривать на эту тему у него не было ну ни малейшего.

– Стоп, Воха, не гони камила, – решил прийти на выручку Проповеднику Благуша. – Дедок же не против, чтобы рассказать, поэтому давай-ка последуем его совету и покушаем.

– Да ладно уж, – бард снисходительно махнул рукой, – я ведь тоже пожрать не против…

Сказано – сделано.

Закусили славно. И закусили, и выпили. Сивуха, понятное дело, не окоселовка, которой Благуше довелось отведать у гостеприимного Ухаря, сродственника самого ватамана Рыжих – Хитруна, да за неимением лучшего и она сгодилась.

Спустя некоторое время, насытившись и отвалившись от стола, все скопом устроились на лежаке – дедок в центре, Минута с Благушей слева от него, а Воха, соответственно, справа, ближе к клоациннику. И пока дедок, сосредоточенно двигая мохнатыми бровями, думал, с чего начать, а слушатели, расслабленно-благодушные после обеда, терпеливо ожидали начала повествования, наступило относительное затишье. Тихо шелестели под днищем Махины колёса, да кланялись, мелькая за окнами, густые зелёные кроны деревьев, плотно обступивших по бокам стальное полотно. По чистой, величаво раскинувшейся вширь синеве неба, хорошо видимого сквозь лобовое стекло, пробегали редкие пушистые облачка – словно потерявшиеся у нерадивого семряка овцы. Небесного Зерцала в пределах видимости не наблюдалось – ведь Махина двигалась прочь, убегая от центра Мировой Грани всё дальше и дальше, и узреть Зерцало можно было, лишь взглянув назад, но сзади смотровых оконцев в махинерии не имелось.

Тихо было. Спокойно. Хорошо было.