– Тихо, олухи, – громким шёпотом цыкнул ватаман, не оборачиваясь, – Будете и дальше так шуметь, головы поотрываю. Нам нужно незаметно подойти. С этой минуты – цыц!

Но кое-кто оказался с ватаманом не согласен.

– Бе-е! – проблеял этот кто-то из леска справа.

Бандюки вмиг замерли и уставились в сторону, откуда раздался звук, хватаясь за оружие. Из-за пригорка торчали витые рога. Длинные и блестящие.

– Елс! – выдохнул Ухмыл.

Рядом с первой парой рогов появилось ещё несколько.

– Елсы! – громким шёпотом уточнил Жила, стремительно бледнея.

А Буян, матюгнувшись во весь голос, вдруг схватил кусок толстой трухлявой ветки, валявшейся под ногами (за неимением другого оружия), и швырнут в сторону «рогатого» пригорка. Никто и ахнуть не успел, как оттуда, отчаянно взбебекнув, выскочила стая, обыкновенных диких козлов. Вусмерть перепуганных. Прыгая по кочкам и мелькая среди деревьев как ненормальные, козлы бросились врассыпную и через несколько секунд исчезли в лесу.

Бандюки шумно, с облегчением вздохнули.

А ватаман в сердцах отвесил Буяну смачный подзатыльник.

– За что, батько?! – обиженно вскричал Буян.

– А чтоб без спросу ничего не делал, кровь из носу! – рявкнул Хитрун. – Я что сказал? Не шуметь! А ты? Ещё раз такое выкинешь…

Хитрун осёкся, не договорив, потому что в этот момент по крыше вагона прямо над головами пронеслось короткое и звонкое цок-цок-цок. Ватажники снова замерли и задрали головы, но смолчали как один, на этот раз чётко уяснив наказ ватамана. Только никто ничего не разглядел, кроме пресловутой крыши людского вагона, и то сбоку. Впрочем… Скалец распахнул глаза пошире – не мерещится ли? Не мерещилось. Над одним из окошек с крыши свисал какой-то мохнатый шнурок с широкой кисточкой на конце – чёрным по жёлтому. Забывшись, Скалец взволнованно толкнул локтем в бок своего соседа – Жилу, тут же спохватился и испуганно втянул голову в плечи, но Жила, слава Олдю Великому и Двуликому, сам открыл варежку от вида загадочного шнурка и не отреагировал на вмешательство в свои «внутренние дела».

– Это что ещё за хрень, кровь из носу? – нахмурился ватаман, тоже разглядевший шнурок. Он-то мог себе позволить нарушить молчание.

И тут шнурок, приковавший взгляды уже всех без исключения, шевельнулся.

Шнурок шевельнулся, а из-за бортика вагонной крыши высунулась чумазая пацанячья рожица. Вернее, это Скальцу сперва показалось, что чумазая, а после разглядел – вся в завитках мелких чёрных волос, разогни коромысло! И вовсе не пацанячья. Потому как на макушке этого «явления с хвостом» торчали короткие рожки – чёрные и полированные до глянца.

Лицо анчутки, уставившегося в свою очередь на ватажников, расплылось в озорной ухмылке – от уха до уха, показав краешки мелких и острых, как иглы, клыков.

Кто-то ахнул. Кто-то начал было ругаться, да поперхнулся и умолк. Слав же почувствовал, как у него от ужаса темнеет в глазах, но заботливый подзатыльник Жилы, вовремя заметившего неладное, тут же вернул ему сносное самочувствие. В голове зазвенело, словно в пустом котелке, набитом здоровенными злыми комарами.

Из всех присутствующих первым опомнился ватаман.

– Ну, хватит с меня этих елсов и анчуток, – грозно проговорил Хитрун, выхватывая свою могучую саблю. Причём проделал сие действо с таким жутким скрежетом лезвия по оковке устья ножен, что у Скальца враз невыносимо заныли зубы и засвербело в ушах.

А анчутка, пискнув что-то озорное, вприпрыжку умчался по вагонам в хвост состава, дробно впечатывая копытца в железо, и то самое «цок-цок-цок», слышанное, но непонятое раньше, звонким эхом заметалось по лесу. Тут и бандюки повыхватывали оружие, привычно строя зверские рожи – как всегда перед дракой. Буян же, сгоряча выдернув огрызок своей сабли, с которым не было сил расстаться – рукоять с куском лезвия шириной в ладонь, – выругался, плюнул и воткнул его обратно.

Тем более что и воевать уже было не с кем.

Быстро стихающий звук копыт резко оборвался где-то вдали, и наступила тишина, ещё оглушительнее, чем раньше. Бандюки облегчённо перевели дух и попрятали своё оружие обратно, а Жила споро скрутил и повесил на плечо выхваченный было аркан. Только ватаман всё стоял и смотрел в эту даль, продолжая держать саблю на отлёте, словно всё ещё собирался рубануть невидимого врага, да так рубануть, чтоб сразу от плеча до пятки, не менее… И такая задумчивость была на его лице, такая работа глубокой и потаённой мысли, что оторопь бандюков взяла. Буян с Ухмылом беспокойно переглянулись, а Жила почесал в затылке. Уж не стуманился ли их батько? Пожалуй, только Скальцу было не до бандюковских проблем – до сих пор стоял ни жив ни мёртв, а глянцевые рога анчутки маячили перед глазами как живые. Почему-то только рога – ни ухмыляющейся рожицы с острыми зубками, ни длиннющего хвоста с кисточкой на конце. Рога то появлялись, то исчезали. То появлялись, то… Тьфу ты, разогни коромысло, вот же напасть!

Скалец тряхнул кудрявой головой, и наваждение, слава Олдю, сгинуло.

– И как это я раньше не скумекал, – загадочно пробормотал Хитрун, продолжая глядеть вслед удравшему поверху анчутке.

– Батько, время ж… – хмуро напомнил Буян. – Что делать будем? Дальше пойдём или повернём назад?

Хитрун вздрогнул всем своим крупным телом, обвёл бандюков враз налившимися кровью глазами и процедил сквозь зубы:

– Кто это там обратно захотел, кровь из носу? Ты, что ли, Буян?

– Я ж только спросил, батько…

– Вперёд и только вперёд, елсовы дети! И не отставать, а то ноги повыдергаю!

Сабля с лязгом влетела в ножны, ватаман резко развернулся и быстро зашагал вперёд.

* * *

Спустя несколько минут, достигнув перрона полустанка, ватажники тихо, на корточках, чтоб никто из оконцев не увидел, подкрались к Махине.

Замерли.

Прислушались.

Нахмурились.

Творилось что-то непонятное и весьма тревожащее. Скалец в усердии даже ухо к дверце приложил, но всё равно не помогло. Изнутри – ни звука, ни движения, словно всех елсы забрали, пока в грузовозе пьянка длилась. Слав тревожно оглянулся вокруг. На перроне – та же тишина и безлюдье. Справа, чуть в отдалении – невысокий угловатый домик билетной станции, слева, шагах в двадцати от носа Махины – ещё какое-то хозяйственное строение, с высокой копной почерневшего от времени сена во дворе, огороженном редкозубым забором.

И больше ничего. И никого.

Копна… Какая-то хитрая мысль попыталась пробиться на поверхность сознания, но тут такая жуть начала брать Красавчика – что вот, остались одни, навечно, в Проклятом домене, – что выть с отчаяния захотелось, ханыгой степным выть, и страх загнал ту хитрую мысль обратно.

Заметив общее уныние ватажников, ватаман решил их приободрить и громким шёпотом внёс ясность: