class="p1">На мгновение Евгений оторопел то ли от ужаса, то ли от шока. Этот голос, который невозможно забыть, который звучал в его воспоминаниях и на оставшихся детских кассетах…

Громов несмело обернулся.

– Привет, малыш… – тепло, но с долей грусти улыбнулась молодая женщина, так похожая со своим взрослым сыном.

– Мама… – одними губами, беззвучно прошептал Громов, испытывая одновременно и страх, прекрасно осознавая, что мать мертва, и радость от того, что может её увидеть, и полное непонимание происходящего.

Юлия совсем не изменилась с момента, когда он видел её в последний раз. Она всё так же молода и красива. Разве что теперь казалась Жене ещё меньше. С шестнадцати лет он вырос примерно на пятнадцать сантиметров и мама, что уже тогда была ниже ростом, теперь была вынуждена смотреть на него, запрокидывая голову. Она была спокойна, а в серых глазах плескалось счастье, смешанное с долгой тоской и легкой грустью. Она не могла налюбоваться, в какого красивого, совсем взрослого мужчину превратился сын. Хотелось коснуться, провести ладонью по волосам так, как делала, когда он был маленьким. Хотелось обнять…

И Громов этот порыв разделял всецело. Он хотел шагнуть навстречу и прижать к себе одного из самых дорогих людей, но по-прежнему не мог пошевелиться. Что-то сковывало движения. Он совершенно не мог управлять своим телом, которым владел изумительно.

– Почему я не могу… – растерялся он и увидел, как в свете холодного зимнего солнца блеснуло серебряное кольцо. То самое, которое она успела надеть, судорожно собираясь в аэропорт.

– Потому, что тебе здесь не место, – Юлия старалась улыбаться, но светлая грусть в глазах не позволяла сделать это искренне. Она была рада видеть сына, но понимала, что ничего хорошего в этом нет. И его возлюбленная тоже не должна здесь находиться. Если они и должны были когда-нибудь познакомиться, то точно не так.

– Это похоже на пытку, – хмуро произнес Евгений, отчего-то виновато опуская взгляд вниз – на белый, мягкий снег. – Не могу коснуться тебя, не могу забрать её…

– Ко мне она сейчас чуть ближе, чем к тебе.

– Ты можешь что-нибудь…

– Я бессильна, – качнула головой Юлия. – Если ты – бог, это не значит, что я тоже… – попыталась пошутить она.

Громов грустно улыбнулся, понимая, что бессильный Бог – это, пожалуй, самый жестокий оксюморон.

Подул холодный ветер. Евгений вновь попытался сдвинуться, но ничего не получалось. Зимний мороз пробирал до костей, но ни Юлия, ни Таня, по-прежнему сидевшая в беседке без малейшего движения, этого холода не ощущали.

– Прости себя, – внезапно произнесла мама, – прости себя, Женя. Ты ни в чем не виноват.

Евгений напряженно нахмурился, чувствуя, как внутри начинает смешиваться всё, что он так долго хранил, так долго пытался спрятать. Так долго пытался с этим бороться, что в итоге пронес через половину своей жизни…

– Нет, мама, – Громов запнулся, будто не веря в то, что у него вновь появилась возможность обратиться к ней вот так, самым нежным и важным словом. – Я должен был сказать раньше.

Юлия грустно улыбнулась. Она протянула к нему руку, желая коснуться головы, но тонкая ладонь повисла в воздухе.

– Я не должна была оставлять тебя. Но думала, что справлюсь со всем одна и вернусь к тебе. Я хотела, чтобы ты не видел меня разбитой… Ты поймешь меня однажды, когда станешь родителем.

Громов болезненно усмехнулся, вспоминая об операции Тани, о которой она умолчала.

– Боюсь, что вероятность этого крайне мала, – проворчал он, на мгновение обернувшись к белой беседке. Юлия, сдерживая смех, дернула плечами. Женя вырос, закончил университет, выиграл кучу чемпионатов, но внутри так и остался упрямым мальчишкой.

– Не говори о том, чего не можешь знать наверняка, – предостерегающе, но с любовью проговорила Юлия. – Тебе пора, Женя, просыпайся.

– Что? – Громов нахмурился, снова пытаясь схватить мамины руки, но тело продолжало не слушаться. Он не хотел уходить. Здесь самые родные женщины. Только чертовски холодно…

– Нет, мама, пожалуйста, – Евгений ощутил, как обжигающе горячая слеза скользнула по покрасневшей от холода щеке. Плевать. Лишь бы не уходить отсюда.

– Просыпайся, родной, – ласково произнесла Юлия, будто не прощалась с сыном вновь, а будила. Так, как когда-то давно поднимала на ранние зимние тренировки, когда за окном было ещё темно. – Просыпайся, Женя…

– Женя, просыпайся, – Алиса, положив ладонь на плечо, уже несколько минут пыталась разбудить Громова. В другой ладони сжимала телефон. – Женя! Громов! Проснись! – тараторила сорвавшимся голосом, сильнее сжимая побелевшие пальцы на крепком плече.

Евгений медленно разлепил веки, а затем сонно и непонимающе посмотрел на Алису, что расплывалась перед глазами.

– Господи, Женя, – выдохнула Алиса, падая на колени, когда напряжение покинуло тело, и уткнулась лбом в его колено, выдыхая с облегчением. – Ты меня напугал…

– Алиса… – хрипло прошептал он, прикладывая ладонь к голове, в надежде, что это может хоть как-то унять боль из-за сна в неудобной позе, а затем перевел взгляд на Таню. Всё ещё не здесь. Всё ещё там.

– Тебе звонили, – опомнилась Алиса, поднимаясь на ноги и протягивая Жене телефон.

– Кто? – хмуро поинтересовался он, пытаясь встать и ощущая, как позвоночник одеревенел за несколько часов сна.

– Мама…

– Кто? – Громов, дохромав до окна, ошарашенно обернулся. Он ещё не до конца смог интерпретировать увиденное во сне и совсем не был готов к услышанному.

– Мама Тани, – поправила Алиса, протягивая Жене телефон.

Несколько секунд Евгений с опаской смотрел на собственный сотовый, но всё же взял, понимая, что, как бы тяжело ни было говорить с мамой Тани, именно он должен это делать. Он любит Таню. И он виноват в том, что не сберег. Виноват перед собой, перед ней, перед её мамой… Как только Громов начал разговор, Алиса, бросив на Таню взгляд, полный неоправданной надежды, вышла в коридор.

– Пока никаких изменений, – тяжело отвечал Евгений, расхаживая от одной стены к другой, пытаясь размять ноги. – Как ваше здоровье? Ксюша рядом?

– Да, – тихо отвечала мама Тани, – мне уже лучше. Ксюша с Димой хозяйничают на кухне. Спасибо, Евгений, что отправили их ко мне.

– Просто Женя, пожалуйста, – в который раз взмолился Громов, остановившись у окна, и устало потер переносицу пальцами. Услышав молчание в телефоне, он понял, что вновь смутил её, а потому собрался с мыслями и решил пояснить, что к чему. – Я люблю вашу дочь. И женюсь на ней, когда она придет в себя…

За спиной Жени раздался тихий, слабый стон, а затем – оглушительный писк аппаратов.

Телефон выскользнул из ладони и с треском упал на пол. Громов бросился за врачами.

Глава 14. Согретые льдом

Следом за врачами Громов вбежал в палату, а затем несколько мучительных минут наблюдал за тем, как они говорили с Таней, когда она пришла в себя. Освободив от кислородной маски, проверив пару рефлексов, они рассказали про обследования, которые ещё предстоит сделать и, обрадованные результатом поддерживающей терапии, вышли, оставив наедине с Женей.

– Таня! – вымученно простонал Громов, чувствуя, что победа на олимпийских играх – ничто, по сравнению с теми эмоциями, что охватили здесь и сейчас. Вот она – главная награда. Главный подарок от мира фигурного катания. Его Таня.

Он бросился к ней, начиная судорожно целовать холодные и впалые щеки, лоб, руки… Хотелось сжать изо всех сил, чтобы больше никогда, ни за что не упустить из виду. Чтобы беречь как маленького ребенка. Чтобы никто не причинил боли…

Таня, хрипло смеясь, пыталась отбиваться от лавины чувств, но сил не было даже немного поднять руки. А когда Громов в очередной раз задел тонкую трубочку, всё ещё вставленную в нос Тани, аппарат издал противный писк.

– Выглядите не очень, – тихо обратилась Таня к Алисе и Сене, пока вновь вернувшиеся на сигнал врачи, проверяли показания аппарата.

– Кто бы говорил! – парировала Алиса. – Как себя… Чувствуешь?

– Чувствую. Это главное, – ответила Таня, наблюдая за тем, как грозовые тучи в глазах любимого мужчины сменяются морским штилем. Громов с облегчением приложил ладонь ко лбу и отошел к окну, ощущая, как с него сваливается огромное напряжение, державшее в плотном кольце последние несколько