Большая стрелка настенных часов, висевших в коридоре клинического госпиталя Ванкувера, подбиралась к полуночи. Но Алисе, что возвращалась из круглосуточного буфета на первом этаже, казалось, будто с рокового момента прошло не несколько часов, а несколько суток. Настолько крупной была пустота в душе. Алиса отчетливо ощущала, как все с тревогой ждали хоть каких-то известий от врачей, что выходили иногда в коридор, но до сих пор никого к Тане не пускали.

Проходя мимо поста, Алиса устало вздохнула, увидев заснувшую за столом медсестру. Калинина поставила кофе и выпечку, а затем собралась выключить настольную лампу, чтобы та не мешала юной девушке восстанавливать силы, но обнаружила журнал, на обложке которого были Татьяна и Евгений. «Разовая тренировка или пожизненный контракт? Олимпийские чемпионы провели вместе выходные в Канаде» – гласил заголовок, под которым была парочка их фото в аэропорту. Алиса повернула журнал другой стороной, боясь, что его может заметить Громов.

* * *

Последние дни тянулись для Жени нескончаемой вереницей боли, отчаяния и страха. Он всегда боялся ощутить себя уязвимым. Однажды он это уже пережил, а потому старался не привязываться к людям. И почему-то каждый раз, когда это происходило, случалось что-то, сильно бившее прямо в сердце. Алиса попала в аварию, Таня разбилась об лёд. И что в первом, что во втором случае Громову приходилось и самому испытывать вину перед пострадавшей, и ощущать адские муки совести перед их родителями. Вчера Евгений набрался смелости поговорить с мамой Тани. Он готов был оплатить перелет в Канаду, но ей стало плохо, а потому в Питер вылетели Ксения с Димой, чтобы быть рядом в трудный момент.

Евгений стоял у окна в палате Татьяны. Он смотрел на первый для Ванкувера снег и грустно улыбнулся, понимая, как Таня была бы рада такому зрелищу. Канада начинала готовиться к Рождеству. Об этом Громов знал от Алисы и Антона, которые выходили на улицу и меняли обстановку. Сам он все эти дни не отходил от Тани, практически ничего не ел, ощущая абсолютное отсутствие аппетита, и не спал трое суток, постоянно находясь в напряженном ожидании, что она вот-вот откроет глаза. Громов видел параорбитальные гематомы – кроваво-красные синяки под глазами Тани, которые кричали, что повреждения достаточно серьезные. Видел бледно-голубые губы, из которых торчала трубка аппарата искусственной вентиляции легких, видел тонкие, мертвенно-белые руки, в которые вставлены катетеры для обеспечения организма жизненно необходимыми препаратами. Видел. Но не сдавался.

– Если ты не будешь бороться, – хрипло обратился к ней он, смотря в обездвиженное бледное лицо с синяками и впалыми щеками. – То я буду. И я не остановлюсь.

Евгений замер на несколько секунд, надеясь услышать ответ, но единственным ответом ему были лишь ритмичные звуки аппарата, следившего за её сердцебиением.

Громов устало провел ладонями по лицу, тяжело и шумно вздыхая, а затем опустился на стул рядом с постелью и бережно взял её хрупкую ладонь, касаясь горячими губами и закрывая глаза.

Громов всё время пытался быть одиночкой, но при этом любил убеждать себя, что не одинок. Особенно на льду. Он никогда не понимал странную фразу мамы о том, что главное, что ему подарит мир фигурного катания – это люди, которых он встретит на своем пути. Но после Тани всё начинало вставать на свои места. Она ворвалась в его жизнь и будто расставила всё по своим местам. И подарила не только свою любовь, но и открыла глаза на любовь других людей.

Евгений обернулся на стеклянную стену, за которой было видно коридор. Там стояли их друзья. Их семья. И он только сейчас понял, как сильно в них всех нуждается.

– Куда мы можем её перевести? – поинтересовался он у вошедшего в палату Антона. – Чем мы можем ей помочь?

– Женя, тебе нужно поспать, – отметил спортивный врач, замечая нездоровый вид.

– Какие прогнозы? – не унимался Громов.

Антон вздохнул, посмотрев на бездыханную Таню.

– Последствия непредсказуемы, – тихо начал он, – она может прийти в себя в хорошем состоянии, в таком, что сможет вернуться на лёд, но есть большая вероятность того, что она…

Антон поджал губы, боясь реакции Евгения, серо-голубые глаза которого напряженно продолжали его сверлить.

– У неё может быть амнезия или, возможно, ей заново придется учиться ходить и говорить.

Громов, не произнося ни слова, поднялся со стула и вышел из палаты.

– Ты боишься, что Таня тебя не вспомнит? – предположила Алиса, поймав Женю за запястье и разворачивая к себе.

Громов вмиг рассвирепел. Он и так был не в лучшем психологическом состоянии, а длительный недосып лишь больше усугублял «клиническую картину».

– Я боюсь, что её сердце перестанет биться! – прорычал он, заставляя Алису вздрогнуть. – Со всем остальным я справлюсь!

Громов дернул рукой, намереваясь пойти дальше, но Алиса крепче сжала его запястье.

– Мы справимся, – тихо произнесла она.

* * *

– Я разрешу тебе питаться молоком и хлопьями, – тихо прошептал Евгений, сидя у постели Тани, и устало коснулся лбом её ледяной ладони. – Ты даже не представляешь, как много разных видов подушечек и колечек в местных супермаркетах… И сколько здесь вообще всевозможных вредностей…

– Как тебе «батончик»? – предложила вариант прозвища для партнера Таня, сидя напротив него за кухонным столом.

Евгений «подвис», не понимая, что он только что услышал.

– Какой ещё… батончик?

– Ну, знаешь, есть ведь «Батоны нарезные подмосковные». Вот в их честь тебя и назовем.

Громов от такого прозвища был, мягко говоря, в оцепенении. Округлившимися глазами он продолжал смотреть на Таню, которой всё труднее удавалось сдерживать смех. Он не понимал, в какой момент их взаимоотношений что-то пошло не так, и он начал позволять Алексеевой так с ним разговаривать и обращаться.

– Или Калач. Потому что тёртый. Ты же у нас многое повидал.

Евгений недовольно вздохнул, не зная, как прервать такой «творческий» порыв партнерши, и поднес к губам чашку с кофе, надеясь, что горячий напиток вернет ему спокойствие.

– Я придумала! – воскликнула Таня. – Ты будешь Пирожочком!

Громов поперхнулся глотком кофе. Он кашлянул, и напиток полился через нос. Пришлось судорожно подставил ладонь под подбородок, вставая из-за стола, и склониться над раковиной.

Татьяна, наблюдая эту картину, заливалась смехом.

– Такой, знаешь, который в масле поджарили. У него твердая корочка, а вот внутри мягко и горячо. И вредно.

Алиса тихо приоткрыла дверь в палату и одним глазом заглянула внутрь. Громов, опустив голову вниз, дремал на маленьком стуле, в котором ему наверняка было неудобно. Но организм, даже принадлежащий олимпийскому чемпиону, был не железным и требовал хоть какого-то отдыха. Громов даже не спал. Он просто отключился.

Алиса тихо прошла в палату, собираясь выключить свет, который, впрочем, не мешал ни Жене, ни, тем более, Тане… Но замерла возле Громова, с ужасом заметив несколько седых волос на голове.

Алиса протянула к его волосам ладонь, но та сначала зависла в воздухе, а затем сжалась в кулак. Трогать его сейчас не стоит. Ему необходимо поспать. Ему необходимо выпасть из этой реальности, которая в последние дни душила его болью.

Евгений сделал глубокий вдох. Морозный воздух обжигал нос, запуская приятное возбуждение по телу. Он огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил себя в зимнем саду, припорошенным снегом. Холодное, пустынное, странное место. Но Евгений даже не думал размышлять о том, как он здесь оказался. В белой беседке, точь-в-точь как в загородном доме родителей, он разглядел знакомую фигуру. Таня! Он не может ошибаться. Она сидела спиной к нему, абсолютно без какого-либо движения.

Евгений попытался сделать шаг. Ещё раз. И ещё. Но не мог сдвинуться с места. Не мог дойти до любви всей своей жизни, не мог обнять и сказать всего, что не успел. Он ещё раз дернулся, но всё было впустую. Тело будто не принадлежало ему вовсе. Он чувствовал только обжигающий холод. И острую необходимость забрать отсюда её… Она ведь замерзнет…

– Таня! – протяжно закричал Громов, срывая голос и напрягаясь так, что на шее проступили вены. – Таня!

– Она тебя не услышит… – произнес с искренним сожалением знакомый, до боли родной голос.