не осталось и даже на торжественных приемах василевсам теперь приходилось есть из глиняных тарелок.

Впрочем, сама по себе, бедность не была такой уж серьезной проблемой – уже очень давно ромеи мирились с ней, ища утешения в религии. Но с приходом нового патриарха, даже эту малость у людей попытались отнять, заставив признать главенство западной церкви, а вместе с этим и ошибочную, по мнению многих греков, католическую догматику. По вопросу веры в обществе назревал серьезный раскол, который рано или поздно мог перерасти в настоящую бойню.

Вот такое безрадостное и тяжкое наследство принимал в свои руки Константин Палеолог. Однако если императору не повезло с империей, то самой империи наверняка повезло с императором.

Новый василевс был наделен всеми необходимыми качествами для того, чтобы вернуть порядок и благополучие на вверенной ему земле. Он был умен, энергичен и милосерден, но главное – он как никто другой понимал ту непростую задачу, которая стояла перед ним. Великая цивилизация ромеев безудержно стремилась к своему закату, и император должен был предпринять все, чтобы, удержать ее на самом краю… или же самому погибнуть под ее обломками.

* * *

Едва заняв трон своего покойного брата, Константин, активно принялся за работу. Из-под его пера выходили все новые указы: о воссоздании флота, о реформировании армии, о ремонте городских укреплений, о содержании приютов для малоимущих и многое другое. Каждый день он, вместе со своей свитой, покидал дворец, осматривал город, разговаривал с людьми, спрашивал об их жалобах и пожеланиях.

Впрочем, не всех затронуло подобное внимание императора.

Патриарх Григорий Маммас день за днем приходил во дворец, бранился и призывал на голову Константина страшные проклятия за то, что василевс, нарушая вековые обычаи, отказывался короноваться в соборе Святой Софии. Константин терпеливо выслушивал все упреки, но оставляли их без ответа. Император знал, что в народе патриарх пользуется слишком дурной славой из-за своих сношений с латинянами. Принять корону из рук такого человека, означало склониться перед Римом и подтвердить свою приверженность церковной унии. Но Константин не собирался повторять ошибку своего брата, вместо этого он демонстративно отправил посольство ко двору османского султана, желая заручиться его поддержкой.

Честь возглавить это посольство выпала мне и очень скоро наша небольшая процессия достигала ворот дворца в Адрианополе. Мурад принял меня радушно, внимательно выслушал все, что повелел передать мой господин, принял дары, а затем, немного подумав, произнес:

– Скажи мне, Георгий. Ты знаешь Константина много лет. Полагаешь, он станет достойным правителем?

– Более достойного не сыщется во всей империи, – отвечал я. – И архонты, и армия поддерживают его.

Я глядел в пожелтевшее, нездоровое лицо османского султана и с трудом узнавал в этих чертах прежнего, молодого и полного сил воина, от поступи которого прежде содрогался весь мир. Мураду шел сорок шестой год, но он уже казался немощным, грузным и неповоротливым. Глаза его глядели печально и отрешенно и в них отражалась смертельная тоска. Казалось, будто султан страшно устал и уже сам не понимает, зачем летят дни и месяцы его жизни.

Быть может, его душу по-прежнему изъедает горе от потери любимого сына Алаэддина? Что ж, подобную пустоту не зальешь вином, а боль утраты не заглушишь шумом битвы или звоном монет, ибо все в этом мире имеет свою цену, но только не человеческая жизнь. Смерть – единственный уравнитель, и перед ней склоняют головы даже те, кто в своей неимоверной гордыне посмел сравнивать себя с Богом!

Мурад задумчиво почесал густую с проседью бороду.

– Этот Константин Палеолог не так давно причинил мне много беспокойств.

Услышав это, я уже был готов к самому худшему, но султан, немного поразмыслив, добавил:

– Однако мне он известен как честный и благородный человек. Такой не опустится до бесчестных поступков, которые иногда совершал прежний император. Я согласен с выбором ваших архонтов. Пусть император правит благополучно и да будет мир между нашими государствами.

После султан долго расспрашивал меня обо всем, что творится в нашей столице и как обстоят дела с церковной унией. За это время слуги подносили нам самые изысканные яства и подливали наисладчайшие вина. Затем в доказательство своего могущества султан продемонстрировал несколько крупных рубинов и изумрудов, которые добыл в походе против караманидов и албанцев.

– Передай их своему императору, – благодушно сказал Мурад. – Пусть этот подарок станет залогом нашей дружбы.

– Ваша щедрость не знает границ, – отвечал я, принимая драгоценные камни.

– Но скажи ему вот еще что: если он нарушит свои клятвы и станет интриговать за моей спиной. – Мурад нагнулся ко мне так близко, что я почувствовал его горячее дыхание. – Я приду, чтобы забрать эти камни, а вместе со мной – вся армия Османского государства.

Султан никогда не бросал слов на ветер – за свое более чем двадцатипятилетнее правление он уже не раз это доказал. Но, несмотря на свое грозное предупреждение, Мурад остался доволен нашей беседой. Когда пришло время полуденной молитвы, он сердечно распрощался и поручил меня заботам великого визиря.

Вместе с Халилем-пашой мы вышли на прогулку, где он поделился последними новостями. Визирь давно завел привычку покидать дворец при любых важных переговорах. Он знал, что сераль – не самое лучшее для этого место и был, несомненно, прав, ибо каждое слово, сказанное в его стенах, непременно становилось известно пронырливым евнухам.

Однако и в глубине дворцового сада наш разговор был прерван самым неожиданным образом. Принц Мехмед вдруг выскочил на дорогу перед нами, а следом появился и его необычный спутник. Этот мужчина вовсе не походил на турка, хотя и был облачен в полосатый халат и просторные шаровары, подобно всем обитателям дворца. Светлое, едва тронутое загаром лицо, было обезображено старым шрамом. Мне сразу стало ясно, что это один из пленных христиан, которых султан любил нанимать на службу к себе во дворец. Этому, похоже, повезло особо – он стал спутником наследника престола.

Чтобы сделать соответствующие выводы, мне хватило и нескольких секунд, но этот пленник не спускал с меня глаз, и чем дольше я вглядывался в его лицо, тем явственнее проступали знакомые черты…

– Эй, Константин! – принц Мехмед дернул своего спутника за рукав. – Я, кажется, с тобой говорю.

«Константин? Ну конечно!» – внезапная догадка сперва ошеломила меня, но спустя мгновение я уже без труда узнавал в лице османского пленника черты Николая Граитцы, опального архонта, который перед смертью умолял меня разыскать его сына.

– Давно этот христианин служит во дворце? – стараясь сохранять спокойствие, поинтересовался я у Халиля, когда Мехмед и его пленник скрылись с глаз.

– Четыре года, –