Получив в управление слабый, едва насчитывающий десяток кораблей, флот, мегадука за собственный счет отремонтировал несколько дромонов[62], чем заслужил похвалу василевса и его людей. Теперь уже мало кто сомневался в верности месазона, хотя еще недавно ему припоминали о том, что львиная доля его золота хранится в генуэзских и венецианских банках.

Перед самым отъездом из столицы я повстречал Нотараса в императорской приемной и между нами произошел весьма откровенный разговор.

– Не успел поздравить тебя с новым назначением, – сказал я месазону. – Ты теперь командующий императорским флотом.

– Какой там флот? – фыркнул Нотарас. – Несколько потрепанных барок? Это больше похоже на издевку.

– Кому как не тебе взвалить на себя такое бремя, – развел я руками. – Ты хорошо разбираешься в морских и торговых делах, а кроме того…

– Я богат? – опередил меня месазон. – Что ж, это верно. Император доверил мне восстановить флот, но средств на эти цели не выделил. Весьма умный ход с его стороны – либо я лишусь богатства, строя для него дромоны, либо лишусь должности за невыполнение приказа. И в том, и в другом случае я буду для него не опасен.

– А ты можешь быть опасен для василевса? – быстро спросил я.

Но Нотарас не произнес больше ни слова, лишь бросил на меня недоверчивый взгляд.

– Я знаю, что ты хотел бы видеть на троне Феодора, – заговорил я, нарушая тяжелое молчание. – Но судьба оказалась немилосердна к царевичу.

– Пусть Господь упокоит его душу, – прошептал Нотарас. – Феодор знал, что следует делать для спасения страны. Он видел гнилую натуру латинян, которые подобно паразитам пьют соки из нашего государства…

– Однако ты отказал в поддержке Димитрию. Почему? Ведь он такой же враг латинян, каким был и Феодор.

Нотарас усмехнулся.

– Разве можно сравнить курицу и орла? – спросил он. – Я еще не лишился рассудка, чтобы ставить на Димитрия. Он слишком глуп и тщеславен и не смог бы удержать власть в одиночку.

– В одиночку? – подхватил я. – А если с таким советником, как ты?

Глаза Нотараса вспыхнули гневом.

– Я всегда служил интересам страны, а не отдельным представителям рода Палеологов!

Это уже был упрек в мой адрес.

– Так почему бы, тогда не служить императору, который отстаивает эти интересы? – отреагировал я.

– Чтобы их отстаивать, нужно знать, в чем они состоят.

– И в чем же?

– Это долгий разговор, а мне пора идти. – Нотарас развернулся и уже пошел прочь, но я окрикнул его:

– Постой!

Он обернулся.

– Чего тебе, Георгий?

Я подошел к нему.

– Вспомни, Лука. Ведь когда-то давно мы были друзьями.

– Это было действительно давно, – задумчиво протянул Нотарас.

– И что же теперь с нами стало? – спросил я. – Почему мы вечно враждуем?

Нотарас взглянул на меня, дивясь то ли моему вопросу, то ли тому, что я не смог сам найти на него ответа.

– Клянусь, мне нечего делить с тобой, Георгий, – ответил он. – Я вполне доволен собой и своим положением. Я счастлив, что судьба позволила мне служить своей стране так, как я это умею.

– И я тоже служу своей стране. Однако каждый из нас делает это иначе, чем другой.

– Тем лучше, – пожал плечами Нотарас. – Unusquisque sua noverit ire via[63]. Прощай, Георгий, пусть твоя миссия окажется успешной.

Я посмотрел в глаза месазона, пытаясь угадать, насколько искренними были его слова.

Утром следующего дня я покинул гавань Константинополя, начиная свое долгое путешествие на восток.

Тогда я еще не знал, что оно растянется на годы…

Глава 19

И снова Маниса

Константин Граитца (дневник)

Октябрь 1449 года – февраль 1451 года

Ubi nihil vales, ibi nihil velis.

(Где не имеешь силы, там ничего и не желай.)

Латинская поговорка

Маниса встречала нас золотистыми листьями, устилавшими дорогу, теплым осенним солнцем, соленым запахом моря, пышными садами и виноградниками, разбитыми на склонах и подножиях гор. Это чудное место превратилось в конечную точку нашего очередного изгнания, но ни мне, ни Мехмеду не было горестно оттого, что мы покинули столицу. Принц спешил к своей любимой Гюльбахар, которая вот уже больше года одна воспитывала их общего сына – Баязида. Меня же тянули сюда уединение и покой, которые помогали мне забыть шум, пыль, грязь и интриги османской столицы. Даже Али-бей не сильно досаждал своими плоскими остротами, поскольку все еще исполнял обязанности главного казначея санджака и был вечно занят.

Вместе с Мехмедом в Манису отправилась и его молодая жена – Ситт-хатун, которая поражала всех окружающих своей необычайной красотой и кротостью. Единственный, кто оставался холоден ко всем прелестям девушки, был сам принц. Он ни разу не пригласил ее в свои покои и появлялся с ней лишь тогда, когда этого требовали обычаи. Все попытки Ситт-Хатун завоевать расположение принца и пробудить в нем ответные чувства заканчивались безрезультатно.

Быть может, рано или поздно Мехмед проникся бы к ней теплотой или хотя бы уважением, однако он не мог позабыть, что эта несчастная девушка была навязана ему вопреки его воле. Воспоминание об этом всякий раз пробуждало в принце лютый гнев, именно поэтому он старался избегать встреч со своей супругой.

Тем временем на фоне безутешной Ситт-Хатун все ярче блистала звезда Гюльбахар. Как и прежде, она завладела мыслями и чувствами Мехмеда, заставляя принца позабыть обо всем, кроме ее ласковых прикосновений и страстных поцелуев. В остальное время наследник, как и прежде, активно занимался своим образованием. Изучал картографию, дипломатию, морское и военное дело. Освоил греческий и персидский языки, после чего увлекся латынью. Но особый интерес для него всегда представляли истории о великих завоевателях древности. Однажды, в сотый раз слушая мой рассказ о походах Александра Македонского, он воскликнул:

– Великий Искандер умер слишком рано! Если бы он дожил до преклонных лет, то создал бы величайшую империю, которая покрыла бы весь мир от моря до моря.

– Государь должен думать не только о расширении своих земель, – назидательно произнес я. – Но и о том, чтобы эти земли должным образом обрабатывались и управлялись. Посмотри, что стало с великими империями Александра, Карла Великого, Чингисхана и Тамерлана. Они превратились в прах вскоре после смерти их создателей, ибо все, что завоевано, требует постоянного контроля.

Мехмед решительно возразил:

– Римская империя просуществовала века и даже теперь ее былая столица – Константинополь, находится в руках человека, называющего себя потомком цезарей.

– Император Константин называет себя владыкой римлян, – добавил я. – Но это только титул. Реальной же власти у него нет.