Все засмеялись, забыли о Крестителе и набросились на жареную головку. Самым проворным оказался Иуда, который в два счета вскрыл череп и набрал полную пригоршню бараньего мозга. При виде такого разбоя хозяин таверны перепугался. «Не оставят мне ни косточки», — подумал он.

— Эй, ребята, ешьте и пейте на здоровье, но не забывайте и покойного Иоанна Крестителя. Ох, бедная его головушка!

Все так и застыли на месте с куском в руке. А Петр, который жевал глаз, собираясь проглотить его, чуть было не подавился: проглотить глаз было противно, а выплюнуть жалко. Что было делать? Только Иуда не стеснялся. Симон наполнил стаканы:

— Вечная ему память! Жаль его головушку. И за ваше здоровье, ребята!

— И за твое тоже, пройдоха! — сказал Петр, собрался с духом и проглотил глаз.

— Не беспокойся, мне-то бояться нечего, — ответил хозяин таверны. — Я в дела Божьи не вмешиваюсь, а спасать людей мне никогда бы и в голову не пришло! Я держу таверну, я не ангел и не архангел, как вы, — от этого-то я избавлен — сказал он и схватил все, что осталось от головки.

Петр открыл было рот, но тут голос у него пропал: какой-то верзила дикою вида, с изрытым оспой лицом, остановился у двери и заглянул внутрь. Товарищи забились в угол, а Петр спрятался за широкие плечи Иакова.

— Это Варавва! — проворчал Иуда, сдвигая брови. — Входи!

Варавва согнул свою могучую шею, разглядел во мраке учеников, и его свирепая образина язвительно усмехнулась:

— Привет, ягнятки! Я обшарил всю землю, чтобы вытащить вас из норы.

Хозяин таверны поднялся, бормоча себе что-то под нос, и принес ему чашу.

— Тебя только не хватало, атаман Варавва, — проворчал он.

Его брало зло, что всякий раз, заглядывая в таверну, тот напивался допьяна и затевал ссору с проходившими мимо римскими солдатами, а ему это доставляло одни неприятности.

— Только не затевай снова своего обычного свинопетушения!

— Послушай-ка, до тех пор пока неверные попирают землю Израиля, я не сдамся — даже мысль такую выбрось из головы! Принеси закуску, шкура негодная!

Хозяин таверны подтолкнул к нему сковороду с костями.

— Жри, зубы у тебя собачьи, разгрызут и кости.

Варавва одним духом осушил свою чашу, подкрутил усы и повернулся к ученикам.

— А где же добрый пастырь, ягнятки? — спросил он, и в глазах у него заиграли искры. — У меня с ним старые счеты.

— Ты захмелел, прежде чем выпил, — строго сказал Иуда. — Твои славные деяния до сих пор доставляли нам одни только хлопоты. Довольно!

— Зачем он тебе? — без страха спросил Иоанн. — Он святой человек и, когда идет, смотрит себе под ноги, чтобы даже муравья не раздавить.

— «Даже муравья не раздавить» значит «бояться». Разве он мужчина?

— Он вырвал у тебя из лап Магдалину. Ты все фыркаешь на него, а ему до тебя и дела нет, — отважился и Иаков.

— Он оскорбил меня, — прорычал Варавва, и в глазах у него потемнело. — Он оскорбил меня и заплатит за это?

Но тут Иуда схватил его за плечо, отвел в сторону и тихо, но быстро и гневно проговорил:

— Что ты здесь околачиваешься? Почему ты оставил горы Галилеи? Братство там выделило тебе логово. Здесь, в Иерусалиме, распоряжаются другие.

— Разве мы не сражаемся за свободу? — яростно возразил Варавва. — Я свободен и потому поступаю, как знаю. Я тоже пришел сюда посмотреть, что представляет себя этот Креститель, который творил чудеса и посылал знамения. А вдруг он и есть Тот, кого мы ожидаем? Пришел наконец, чтобы встать во главе и начать расправу. Но я не успел: ему отрубили голову. Что скажешь об этом ты, мой старшой Иуда?

— Скажу, чтобы ты встал, ушел отсюда и не совался в чужие дела.

— Ушел? Ты это серьезно? Я пришел ради Крестителя и нападаю на след Сына Плотника. Я столько времени охочусь за ним, и вот теперь, когда Бог посылает мне его прямо в руки, уйти и оставить его?

— Уходи! — властным голосом приказал Иуда. — Это мое дело. Не распускай рук!

— Что ты задумал? Братство желает покончить с ним, тебе про то известно. Он римский наймит: ему платят, чтобы он провозглашал Царство Небесное, вводя в заблуждение народ, чтобы тот не видел, что творится на земле, не видел нашего рабства. А теперь ты… Что ты задумал?

— Ничего. Это моя забота. Уходи!

Варавва повернулся и напоследок бросил взгляд на учеников, которые внимательно следили за их разговором.

— До скорой встречи, ягнятки! — злобно крикнул Варавва. — От Вараввы так легко не отделаешься, мы еще поговорим!

С этими словами он исчез у Давидовых врат.

Хозяин таверны подмигнул Петру.

— Он дал ему указания, — тихо сказал Симон. — «Братство», видите ли! За убийство одного римлянина будет убито десять израильтян. Десять и пятнадцать. Имейте в виду, ребята! Он наклонился и прошептал Петру на ухо:

— Послушай-ка вот еще что: не верьте Иуде Искариоту. Они, рыжебородые… Тут он умолк, потому что рыжебородый снова занял свое, место на скамье.

Иоанн обеспокоенно поднялся, стал у двери, посмотрел по сторонам, по Учителя нигде не было видно. День уже начался, улицы заполнил народ. За Давидовыми вратами простиралась пустыня: щебень, пепел, ни одного зеленого листочка. Только кое-где возвышались белые камни — могильные памятники. В воздухе стоял смрад от трупов, собачьей и верблюжьей падали… Иоанну стало страшно от этой дикости: все здесь было из камня. Из камня — образины, из камня — сердца, из камня — Бог, которому здесь поклоняются. Где же милосердный Бог-Отец, которого нес им Учитель?! О, когда же придет любимый Учитель и они отправятся в Галилею!

— Пошли, братья! — сказал Петр и поднялся, потеряв уже терпение. — Он не придет!

— Я слышу, как он идет к нам… — робко прошептал Иоанн.

— Где же ты услыхал его, духопровидец? — спросил Иаков, — ему не нравилось, что брату являются призраки, и он тоже хотел уже возвратиться на озеро к своим лодкам. — Где ты услыхал его, скажи на милость?

— В сердце моем, — ответил младший брат. — Оно предвидит, оно предчувствует…

Иаков и Петр пожали плечами, но тут вмешался хозяин таверны.

— Парень прав, — сказал он. — Нечего пожимать плечами! Я слышал, будто Ноев Ковчег знаете что такое? Сердце человеческое! Там внутри пребывает Бог со своими созданиям. Все якобы захлебывается в воде и идет ко дну и только Ковчег плывет вместе со своим грузом. Ему все известно — да уж, не смейтесь! — ему все известно, сердцу человеческому!

Заиграли трубы, народ на улице раздался в стороны, поднялся крик. Ученики, словно ужаленные бросились к двери.

Прекрасные юноши левиты несли шитые золотом носилки, внутри которых возлежал, поглаживая бороду, облаченный в шелковые одежды, с лоснящимся от жира лицом, на котором отображалась прожитая беззаботно жизнь, с пальцами, унизанными золотыми перстнями, тучный вельможа.