Стук подкованных копыт донесся издали, вспугнул и прогнал размышления. Скоро шум разобрали и разбойники, зашевелились, проверяя последний раз оружие и убеждаясь, что никто не спит, даже пошептались, окликая друг друга. И затихли. Звук копыт приближался, дополняемый перестуком колес. Первым показался верховой. Он скакал ровной рысью и вез довольно яркий фонарь, словно издеваясь над самим собой и намеренно себя же ослепляя. Как можно увидеть врага, если ты сам на свету и видишь лишь то, что попало в его тесный круг? Отставая от передового метров на десять, ехали еще двое, при саблях и пистолях. В десяти метрах за ними - еще двое. Махиг недоуменно пожал плечами: при таком соотношении людей он бы не счел успех засады очевидным... Не удивительно, что притаившиеся не шумят и просто пропускают всадников! Вот и карета. Запряжена четверкой коней! Ичивари сразу догадался - именно эту красивую повозку и назвала новым словом Лаура. То есть в книгах оно встречалось, но в памяти тогда не осело, слишком бесполезное, малопонятное.

Когда карета въехала на мост, обладатели пистолей попытались выстрелить, то есть щелкнули курками почти разом - три осечки... лучники спустили тетивы чуть позже, карета уже миновала мост и кони двигались мимо засады, обе стрелы впились в шеи передовой пары лошадей, те захрипели, спотыкаясь и путаясь в упряжи. Взревел в голос рослый разбойник у самой обочины, поднимаясь и шагая к карете, последний раз скрипнувшей колесами и замершей. Еще двое поймали под уздцы выживших коней. А охрана... Ичивари зло оскалился: всегда у бледных двойное дно, ну всегда! Охраники - и верховой с фонарем, и следующие за ним попарно четверо - продолжили скакать, даже не обернувшись. Еще два верховых двигались за каретой, они резко осадили коней у моста, развернули - и удалились туда, откуда недавно явились... Стоящий у самой кареты человек звонко и демонстративно хлопнул в ладоши раз, еще и еще.

- Господа, нас не обманули, славно! Простая добыча, зато сколь занятная! - Он подошел к дверце, почти скрывшись из поля зрения махига за каретой, хлопнул по ее стенке и хозяйски потянулся открыть. - Когда я жил в столице, эта сакрийская бледа была горда и не приняла мои ухаживания. Напрасно.

Ичивари вздохнул и сердито качнул головой. Почему на нелепом берегу он постоянно ввязывается в чужие дела и так же неизбежно нарушает данное себе слово? Почему здесь ничто не решается логично, открыто и однозначно? Махиг сетовал на жизнь, наблюдая, как открывается дверца кареты на дальнюю сторону дороги. А сам бережно, без звука, опускал в траву тело второго из лучников. Краем глаза отметил: обладатели пистолей перезаряжают оружие медленно, на них можно пока и не тратить время, потому он сразу шагнул ближе к обочине, за спину единственного мужчины, оставшегося сторожить закрытую дверцу кареты: двое, таившиеся рядом с ним, теперь держали коней. Ичивари уже был в полушаге от торопыги, тянущего саблю из ножен и нащупывающего край дверцы... Пальцы дернулись в конвульсии, когда махиг передавил слабую шею и с отвращением оттолкнул тело в кусты.

Из темной кареты грохнуло - сперва один выстрел, почти сразу второй, и двух разбойников, стоящих ближе всего к говорливому столичному жителю, буквально отбросило в кусты. Махиг не мог их видеть, но хруст веток разобрал отчетливо.

- Хлафская отдача у этой мерзости, - сообщил ничуть не соответствующий ожиданиям Ичивари голос - женский и очень спокойный.

- Ты отягощаешь свою участь, - возмутился тот же болтун, сторонясь и оглядываясь на трупы. - Будет больно и медленно.

- Я туда не спешу, - усмехнулся тот же голос.

Ичивари оттолкнул в кусты второго из разбойников, державших коней, и направился к обладателям пистолей, уже почти не таясь. Было тревожно за женщину в карете, но и пистоли нельзя оставлять без внимания, времени прошло достаточно для перезарядки... Нежданного участника ночной стычки успели заметить, сдавлено охнули, самый запасливый злодей потянул из-за пояса второй пистоль, снаряженный, и тут произошло вовсе уж невозможное. Далеко, за рекой, ниже по течению, закричала Лаура - в голос, заходясь и взвизгивая, захлебываясь и хрипя. Лес замер и, кажется, само движение вод приостановилось, Ичивари ощутил, не веря себе, как его заполняет однажды осознанное, мгновенное и невозвратное: полное приятие асхи. И в отклике, и в исполнении просьб.

Туман окутывал все и всех, он позволял теперь знать о каждом движении, о каждом намеке на движение. Столичный житель стоял у кареты и его сабля уже была вне ножен, уже тянулась жалом к шее женщины, пытающейся уклониться, но обреченной: дальняя от врага дверца кареты не желала открываться... Ичивари нахмурился, понимая - уже не успеет вмешаться. И сделал то, о чем однажды слышал от Шеулы и что теперь мог повторить. Мужчина завизжал жалко и постыдно, роняя оружие и прижимая ладони к ослепшим, взорвавшимся болью, глазам... Махиг обернулся к обладателям пистолей, замершим без движения, парализованным страхом. Трусость взрослых вооруженных мужчин была ошеломляющей для Ичивари, почти столь же невозможной, как приятие силы асхи... Тело без участия рассудка исполняло то, чему было обучено стараниями деда Магура - уклонялось от бросков ножей, а затем коротко и резко ломало чужие кости и вспарывало горло врагов. Отбросив третьего и последнего обладателя пистоля, Ичивари стер кровь с распоротой руки, с презрением фыркнул и сокрушенно качнул головой. Он помнил тошноту и боль первого отнятия чужой жизни. Умом - помнил. Но более не испытывал ничего подобного, лишая чужих врагов права пребывать в явленном мире. Он стал воином? Или он утратил полноту правой души и разучился уважать жизнь?

Пуля свистнула у самого уха - тот, кто норовил зарезать женщину, вслепую выстрелил и едва не попал. Махиг нырнул в ночь, обошел карету, еще раз убеждаясь: поблизости нет новых врагов. Встряхнувшись, он сел и еще раз осмотрел руку, принюхиваясь и вслушиваясь. Почему так тихо? Вроде и лес он слышит, но что-то изменилось, ушло. Потому что крик Лауры иссяк, захлебнулся, с ним резко оборвалась и полнота асхи.

Незнакомая женщина выпрыгнула из кареты одним движением, зашипела, путаясь в непомерно пышных юбках. Упала на колени, нащупала саблю и с тем же спокойствием недрогнувшей рукой всадила в живот воющего 'болтуна'... Ичивари отвернулся и побежал к лошадям: он слышал, как шуршат по траве башмаки слуги, пытающегося спасти жизнь, испуганно шепчущего молитвы, бесполезные для его пустой души.

- Не надо, пусть его, он никому не опасен, - громко и внятно сказала незнакомка. - Я тебя видела, не уходи. И я знаю, кто ты. Хлаф подери, было бы дважды нелепо выжить тут, чтобы умереть там. Да не уходи же!

Ичивари остановился, попытался выбрать правильный способ поведения, в отчаянии махнул рукой - все его решения на этом берегу получаются одинаково плохи. Пусть на сей раз выбирают другие. Махиг вернулся к карете, глянул на незнакомку, чуть кивнул.

- Скоро буду. Меня звали, я должен идти.

До Лауры он добрался в считанные минуты, уже не заботясь о тишине и даже наоборот, издали окликая арпу и уговаривая не бояться. Она лежала там же, по-прежнему обнимая мешок и постанывая, не помня себя, в тяжелом бредовом полузабытьи. Махиг виновато покачал головой, подхватил легкое тело, мешок, свою рубаху и штаны - и побежал к дороге. Незнакомка за время его отсутствия успела привести трех заседланных коней, прежде принадлежавших разбойникам. Теперь сидела на ступеньке кареты и уверенно, без суеты, перезаряжала пистоль.