- Отдарить-то, эй, люди! Уйдет ведь, поля не благословив! Да что же вы...

Ичивари хмыкнул, широким жестом начертил знак света и зашагал быстрее. Он не ощущал после посещения деревни ничего, кроме гадливости и желания отмыться. К девчонке испытывал некоторое смутное и малопонятное раздражение. Слишком она липла к боку и норовила иногда погладить по руке, да и в глаза глядела как-то... нечисто.

- Ты хочешь стать гратио или уйдешь в закрытую обитель? - решила Лаура вслух уточнить важное для себя.

- Я иду к пещерам. Пока это все. У меня плохо с памятью и я надеюсь на чудо.

- Ны-ы, то есть ты не чернорукавник, - обрадовалась попутчица и еще плотнее прильнула к боку. - Это хорошо.

- Я тебе куклу сделаю, - серьезно пообещал Ичивари, за шиворот оттягивая подальше в сторону липкую - прав был тот парень! - девчонку. - Тебе сколько лет?

- Почти пятнадцать, - заулыбалась Лаура, старательно показывая зубы, довольно ровные и всего с одной дыркой на месте выбитого или вырванного.

- Вот и играй с куклами, а меня не трожь, ясно? Не то выломаю прут и отхожу по заду так, что хвост отвалится.

- Тоже мне, святой... У меня нет хвоста! - со слезами в голосе закричала Лаура и даже попыталась задрать подол. - Я не арпа, я обычная, почему все сразу пальцем тычут?

- Обычная? Так и веди себя обычно, без липкости! - во весь дух рявкнул махиг, с криком выпуская злость. Тише добавил: - Иди вон обочиной и гляди на цветочки. Ясно?

Лаура шмыгнула носом, кивнула, пощупала разбитую губу и молча зашагала по обочине, сутулясь и глядя под ноги.

На душе сделалось совсем гадко. Босая, грязная, волосы колтуном, всхлипывает... Ничей ребенок из мертвого мира, где все безразличны всем. Ичивари задумчиво повел плечами. Дома, на зеленом берегу, нет сирот. Если папа и мама погибли на войне, найдется дальняя родня. Не уцелели и эти, так вождь-то разве ослеп и оглох? Он подберет ребенку семью и еще не раз наведается, убеждаясь, что приняли дитя хорошо и еды хватает, и очаг горит жарко, и душа семьи, хотя бы левая, малая - не холодна... Желая отвлечься от неприятного, махиг развязал мешок и порылся в нем, проверяя припас, выменянный на медяшку. Сухой старый сыр, еще одна веревка с гниловатым луком, несколько похожих на батар печеных корней, уже изрядно заветренных. Хлеб в виде плоской длинной лепешки. Сухая оболочка незнакомого плода, заполненная кислым молоком и заткнутая пробкой.

- Есть хочешь, Лаура?

- Да.

- Бери, что нравится. Тебе куклу сплести наспех из соломы или вырезать настоящую, из дерева?

Девчонка вытащила из мешка сыр, жадно откусила большой кусок, вцепилась в лепешку. Довольно долго молчала, глотая и давясь от поспешности. Было видно: есть ей хочется сильно, и к недоеданию накопилась привычка, оборотная сторона которой - эта вот безобразная, неопрятная жадность. Ест грязными руками, облизывает пальцы и чавкает, рычит, сопит - и это даже не помолившись своим богам и не поблагодарив спутника.

- Настоящую, - с новой, вдруг прорезавшейся нагловатой уверенностью заявила Лаура, дожевав остатки сыра.

- Мальчика или девочку? Волосы короткие или длинные? Лицо какое? В рост кукла такая или побольше?

Лаура остановилась, долго недоуменно глядела на махига, потом покрутила пальцем у виска, совсем как лихой человек из ночного леса.

- Ны-ы, вот понять бы, тебя по голове...

- Дубинкой, - сразу подтвердил Ичивари. - Но я иду к пещерам и надеюсь на чудесное исцеление.

- Гы-гы, - невнятно и грубовато прыснула Лаура. - Так ты впрямь блаженный, понятно. Значит, как исцелишься, только тогда и полезешь под подолом хвост искать. Ны, ладно, делай куклу. Вот верно сказывал батюшка, чтоб ему подавиться, гниде: от плохих людей нет пользы, от хороших нет и удовольствия... сплошная морока.

Ичивари отвернулся, долго смотрел в поле, затем в высокое синее небо, такое настоящее, живое, родное... Он чувствовал себя одиноким и потерянным, не способным понять на этом берегу совсем ничего. Даже простого на первый взгляд. День уже разогрелся и горел в полную силу, солнце пекло, на дороге шумели, пыль стояла густо, забивая нос и вынуждая часто моргать, советуя выбрать тропку в стороне от главного пути. А потом и присесть на отдых у ручья, метрах в ста от дороги. Лаура использовала передышку, чтобы доесть остатки хлеба и погрызть лук, морщась и выражая всем видом неудовольствие, но не превращая его в слова. Насытившись и напившись, странная попутчица вцепилась в пояс и спокойно заснула, надеясь что так-то махиг не сможет незаметно уйти и бросить её. Ичивари развязал пояс, потянулся, стащил рубаху и вымылся, щедро расплескивая воду. Стало лучше на душе, светлее. Когда руки замерзли в ручье, когда звук его журчания заполнил внимательный слух целиком, асхи откликнулся, порадовался живой душе и зажурчал веселее. Ичивари тоже улыбнулся, погладил воду, выгреб со дня родника мусор, освободил русло от гнилой пробки из веток и спутанной травы. Осмотрелся, выбрал сухую корягу для куклы. Достал нож и начал счищать остатки коры, мох, подгнившую древесину. Он срезал лишние сучья и для начала работы простругал фигуру грубо, приблизительно. День клонился к вечеру, работа спорилась, заботы нелепого мира бледных не донимали.

Пробуждение Лауры махиг смог заметить сразу. Она дернула к себе пояс, охнула и завыла тихо, как-то безнадежно и жалобно. В звуке быстро появились болезненные нотки, безумные и визгливые. Пришлось вскакивать на ноги, окликать и самому спешить к оставленной совсем рядом попутчице, гладить по голове и утешать. Снова чувствовать себя виноватым.

- Что я буду делать, если ты меня бросишь, каналья? - Лаура повторяла это уже в десятый, наверное, раз, дергая за руку и продолжая подвывать от ужаса. - Кому я нужна? Замуж, так приданное надо, сваху, родню, толику света из храма. В таберну, и то плати, а чем мне платить-то? Ты какого нерха меня с места сдернул, ны? Ты во всем виноват!

- Нет. Ты сама выбрала. Держи куклу и думай, какое делать лицо. Пошли, хватит отдыхать.

- До города семь миль, вечер уже, куда пошли? - в голосе звенела упрямая злость.

Ичивари молча встал, вырвал из-под руки спутницы пояс, резко затянул, подхватил палку с мешком и зашагал прочь. Некоторое время он слышал вой и ругань, потом ноги споро зашлепали по траве. Догнала, сопя и втягивая носом, вцепилась в пояс и молча пошла рядом, куклу тоже принесла. Держала грубо, за шею, словно намереваясь удушить.

- Тебя папаша-дон от табернской девки прижил? - то ли уточнила, то ли сама предложила надежное пояснение слишком взрослая девочка. - Ты слова говоришь чудно и не ругаешься. Спина у тебя прямая и нож дорогой. А, ну да, ты же головой не здоров... Так слушай меня, умную! На хлафа нам к городу переться, ны? Ворота до заката закроют. Дошло?

- Заночуем у дороги.

- Холодно! Ты каналья!

- Иди к папаше, в его таберну, и ори там, сколько пожелаешь. Спасать блед... то есть незнакомых вредно, я понял.