– Алина, умоляю тебя, вернись!

– Алина!!

– Беляев, твою мать, да отпусти ты ее!!

– Пятнадцать секунд!..

И мат до самых небес, до крыши мира, если только тудадоходят слова и эфирные волны!..

– Ники, я люблю тебя, – сказала Алина Храброва, и ее голос,усиленный петличным микрофоном, эхом отдался по всей студии и аппаратной,перекрывая ругательства, стенания и мольбы. – Давай. Езжай на свою работу. Тольковозвращайся.

И, оттолкнув его, дунула на свое место, пригнулась подкраном, перебирая немыслимыми каблуками, понеслась по подиуму, чуть не упала –опять общий вздох, как будто стон!

И этот стон или вздох удержал ее на ногах, она не упала.Сметая со стола бумаги, которые разлетелись по сверкающему полу, она плюхнуласьв кресло, отъехала, придвинулась, глядя на себя в монитор, прижала “ухо”, и всезамерло и остановилось, и в студии опять грянула тишина, и она сказалауверенно, как будто все в порядке, словно ничего и не было:

– Сегодня министр иностранных дел России Игорь Федотовобсудил со своим английским коллегой ситуацию в Афганистане. Примечательно, чтовстреча руководителей внешнеполитических ведомств проходит в преддверии встречиглав большой восьмерки, открывающейся завтра в Париже. Это свидетельствует отом, что речь на форуме пойдет в основном о проблемах Афганистана.

У нее за спиной с дальнего компьютерного стола медленно иизящно спланировал листок бумаги. Гримерша Даша прижала растопыренную ладонь корту.

Замерев, все ждали – сможет или нет?.. Спасет эфир или неспасет?! И только Ники знал – все будет хорошо. Теперь-то уж точно.

Алина Храброва в кадре излучала уверенность ипрофессионализм, а знаменитая улыбка была уже не такой глянцевой ителевизионной, и несколько миллионов мужчин в этой стране немного опечалились изатосковали, глядя на эту улыбку.

– Ты, блин, даешь, Беляев!

Ники отмахнулся и выбрался из эфирной зоны.

В голове шумело, словно он сильно выпил.

Он глупо и смущенно улыбался, и телевизионный народ налестницах смотрел на него как-то странно. Он все поддергивал рюкзак на плече,хотя тот никуда не падал и не сползал. Ему казалось, что все на свете должнызнать, что именно минуту назад сделала Алина Храброва!

Господи, она чуть не сорвала эфир, только чтобы сказать ему,что его любит!

– Беляев! Ники, ты как здесь?.. Ты же, вроде, того?..

На войну уехал?

– Уезжаю, – ответил Ники и захохотал. – Прямо сейчас.

– Беляев, ты что? Пьяный?

– Да ладно!

– Беляев, ты рано начал, в самолете пить надо, а ты чего?Давай уезжай, еще нарвешься на Бахрушина, он тебя в два счета… того. Обходнойлист будешь подписывать!

Ники отмахнулся. Ему ничего было не страшно, ни Бахрушин, ниобходной, ни война.

Алина Храброва после унылого утреннего прощания возлеслившихся в объятиях негритосов на всю эфирную студию, почти на весь мир,сказала ему – всем! – что любит его, и велела возвращаться – как он мог послеэтого чего-то там бояться? Или не вернуться!

* * *

Ровно через сутки, прижимая к груди камеру в синем кофре,как убаюканного младенца, он, прищурившись, смотрел на стрекозиную тень отвертолета, которая странно неслась впереди и сбоку, изгибалась на склонах,проваливалась в ущелья и снова возникала.

Потом он стал задремывать под мерное стрекотание вертолета ипрорывавшийся через шум разноязычный говор военных корреспондентов, летевших сним, и просыпался, только когда пот начинал щекотать за ухом. Тогда он вытираллицо и шею свободным концом банданы и снова задремывал.

Он совсем не спал в самолете, все думал – как она смогла?!

Ему?! Почти на весь мир?!

Он улыбался и оглядывался по сторонам, не слышит ли кто егомыслей.

Алина Храброва иногда слышала его мысли, а он слышал ее –вот что это такое?! Разве так бывает?!

Во рту сохло, и Ники отлично знал, что будет дальше – пот,заливающий глаза, белые разводы на майке, таблетки от обезвоживания, гадкаявода и песок, песок везде – в волосах, в ушах, в носу, в глотке.

И единственная забота – чтобы только камера была цела,наплевать на остальное! И арабская речь, и злые глаза повсюду, и американцы,попирающие вечные пески подошвами рифленых ботинок, и “виртуальная война”,когда снимают все, что угодно, – своего собрата-корреспондента на фоне развалини выдают его за пленника или беженца, – и недовольство, что сюжет слишкомдлинный или что слишком короткий, и воды опять нет, и связи нет, а он должен,должен ей звонить, он же обещал!..

Он проснулся оттого, что кто-то, протискиваясь мимо,наступил ему на ногу. Вертолет, разметая желтую пыль, стоял на бетоннойплощадке. Люди выбирались наружу, тащили рюкзаки и прыгали на выжженную солнцемземлю. Винт крутился, пыль лезла в горло, и на улице было так жарко, чтоказалось, будто ныряешь в струю раскаленного газа, и все время хотелось из неевыбраться. Ники знал, что выйти из нее удастся только в Москве.

Не скоро.

Он поудобнее перехватил камеру, закинул на плечо рюкзак ивыпрыгнул самым последним. Жестокое солнце, как профессиональный боксер,ударило в лицо так, что потемнело в глазах. Ники выпростал дужку очков изворота черной майки, нацепил их и махнул пилоту рукой – все, больше никого нет.Недалеко слева теснились какие-то низкие серые зданьица, за ними палатки, и ещеодин вертолет, а за ним верблюд, привязанный к какому-то шесту.

Мир, в котором предстоит жить и выжить.

* * *

В ту самую минуту, что Никита Беляев тащил рюкзак и камеру ксерому глиняному сараю, поминутно моргая от слез, потому что песок и солнцескребли по глазам, как будто теркой, Алина Храброва вышла из раздвижныхстеклянных дверей аэропорта имени Шарля де Голля. Ей нужно было найти стоянку такси,чтобы доехать до отеля, а она понятия не имела, где ее очки, без которых онаничего не видела.

Ники всегда знал совершенно точно, где они.

Флаги развевались на длинных стержнях, упирались в сероенебо. Вечерело, и желтые фонари на шлагбаумах мигали сквозь тонированное стеклоразмытым светом.

Мимо прокатили коляску с угольно-черным веселым младенцем,который сосал ухо белоснежного зайца.

Какие-то молодые мужчины хохотали у стойки и посторонились,не глядя на Алину и давая ей пройти. Часы “Тиссо” крутились на высокойподставке, с разных сторон показывали разное время – реклама.