Уютное гнездышко, убежище звезды – черт побери все насвете!.. Он-то как сюда попал?!

Он еще потоптался, покосился на нее. Она улыбалась глянцевойтелевизионной улыбкой, как будто в камеру, и эта улыбка сильно его задела.

– Пока.

– Пока.

Она поцеловала его в щеку глянцевым телевизионным поцелуем –лучше бы не целовала! – и одним движением открыла оба замка.

Ники протиснулся мимо, выбрался на площадку и глупо помахалрукой, в которой были зажаты перчатки.

Она кивнула и закрыла дверь.

Попрощались.

На лифте он не поехал. Он бы умер от клаустрофобии, хотяничем таким никогда не страдал.

Он сбежал восемь этажей вниз, сильно грохоча ботинками поступеням, и бабулька-вахтерша высунулась на грохот из своей каморки – очкисдвинуты на кончик носа, а в руке газета.

Интересно, что она читает в семь часов утра?!

– До свидания, – пробормотал Ники, посмотрел на газету иусмехнулся.

Называлась она “Эротика и жизнь” – дает бабулька-вахтерша!

* * *

…”Лендровер” встретил его привычным холодным и острымзапахом. Пахло кожей, сложной автомобильной парфюмерией, которую он любил, иАлиниными духами.

Он повернул ключ и посидел, прислушиваясь к ровному урчаниюдвигателя.

Духи.

Он хмуро оглядел салон и увидел. Ее вчерашний шарфик,который она сорвала с шеи, когда они начали безудержно целоваться, потому чтовдруг оказалось, что нет никакой возможности дотерпеть до дома, был засунут вкарман на двери. Перегнувшись, Ники потянул за тонкую ткань и вытащил его весь.

Черт возьми. Ужас.

Шарфик перетекал у него по ладони, а он сидел и смотрел, какперетекает.

Он не пойдет назад – ни за что. Они уже попрощались –кончено. Он “держит себя в руках и отдает себе отчет” – как всегда.

Вот вернется из Багдада, и они… они…

Что?..

Поженятся? Будут жить долго и счастливо? Состарятся вместе?Родят красивых и здоровых детей и умрут в один день??

Он сжал кулак с шарфиком – показалось, что в там ничего нет,– потом решительно сунул его в карман, дернул рычаг и нажал на газ. “Лендровер”прыгнул, приземлился, слегка дрогнул тяжелым и сильным телом, похожим на егособственное, – Ники всегда считал, что они похожи, он и его машина.

У него еще были дела. Он должен поставить на стоянку машину,съездить на Би-би-си и успеть на самолет.

С Алиной Храбровой он уже попрощался.

* * *

Пошел сюжет, студия на две минуты и сорок семь секундвылетела из эфира, и Храброва сказала громко:

– Ребята, у меня в “ухе” звук плавает. Что там у вас, Костя?

Операторы зашевелились за камерами, все сразу, как большиерыбы в стоячей воде, и опять замерли.

– Алин, – громыхнуло сверху, – чуть влево сдвинься. Ну, напять миллиметров. Да-да, все, стоп! Отлично.

– И с суфлером сегодня что-то, – рассеянно сказала она. Всуфлер она даже не смотрела.

Это традиция такая, Ники знал. Когда все слишком гладко,что-нибудь непременно случается. Хоть что-то должно быть “не так”. Иногда онисами выдумывали проблемы, чтобы “не сглазить”.

– Алина, следующим идет Афганистан.

– Я знаю. Кость.

Ники стоял и смотрел, сунув руки в карманы.

Они уже попрощались. Зачем он здесь?..

Тут она вдруг подняла голову, моргнула от изумления иуставилась на него. Прямо ему в лицо своими карими глазищами, “известнымимиллионам зрителей в этой стране.

– Ники?!

Он очнулся и понял, что давно уже вышел из-под света,который делал его невидимым, и теперь торчит почти посередине студии, прямо подоператорским краном.

– Что ты здесь делаешь?!

Он засуетился, оглянулся, стал отступать, вся студия,казалось, пялится на него, и громоподобный “голос с небес” вдруг грянул:

– Минута до эфира, что там у вас, черт возьми?!

– Ники, почему ты не улетел?!

– Я… сейчас улечу.

Секунду она смотрела ему в глаза – только одну секунду.

И вдруг вскочила.

По студии как будто промчался торнадо.

– Алина!..

– Вернись! Сядь!

– Твою мать!.. Что там происходит?! Юра!

– Сорок шесть секунд!

– До эфира сорок шесть секунд, вашу мать!..

Никто ничего не понимал.

Старательно балансируя на тоненьких и не правдоподобновысоких каблуках, которые она надевала только в эфир, Алина Храброва скатиласьс подиума, пригнулась, перебежала под краном – студия и аппаратная ахнулидесятком перепуганных голосов, – и подбежала к Никите Беляеву.

– Алина!!! – заревело и завыло из всех динамиков. – Тридцатьсекунд! Вернись!

Ники понял, что она намерена сделать, только в самыйраспоследний момент. Понял и едва успел раскинуть руки, и поймать ее, и прижатьк себе.

Сердце на этот раз точно разорвалось.

– Алина! Вернись!

– Двадцать пять секунд!

– Ребята, что делать?!

– Костя! Останови ее!

Наверху распахнулась дверь, и кто-то побежал, громко топая,по металлической лестничке, чтобы вернуть на место впавшую в буйноепомешательство звезду, решившую погубить не только программу, но и всеРоссийское телевидение, так сказать, в целом.

Федеральный эфир смотрят все – не только рабочие иколхозники, не только шахтеры и вахтеры, бурильщики и курильщики, но еще иминистры, вице-премьеры, отдыхающие от государственных забот, и парочка-троечкаолигархов, и десятка два телевизионных боссов со всех каналов, да мало ли ещекто!..

Она прижалась накрашенной душистой щекой к его щеке, оченьблизко сияли темные глазищи, всегда приводившие его в трепет – ни у кого, кроменее, не было таких ярких, таких страшных, таких веселых глаз!

– Алина, что случилось?!

– Алиночка, может, тебе валокордину?!

– Беляев, уходи уже!!

– Ребята, есть у кого-нибудь успокоительное?!