Можно ли сломать сломанное? Оказывается, можно. Последняя попытка бунта была жестоко подавлена, и я сдался на милость победителя. Он же хоть и другой, но все-таки русский, капля бессмысленной русской доброты и нерациональной русской жалости должна была в нем остаться.

– Простите меня, ради бога, – сказал я, запинаясь, – все так… все так… Анечка, Христом умоляю – прости меня. Недостоин я тебя, а слова обидные сгоряча сказал… Это все водка проклятая и глупость моя. Прав Сергей, во всем прав, и за детей спасибо вам, что отсюда их увозите. Может, умными они вырастут. Если вам бумаги от меня нужны какие-то, я все подпишу, даже не сомневайтесь. Дайте только попрощаться с Женечкой и Славочкой. Последний раз дайте, а потом я все подпишу. Христом богом умоляю, дайте…

Я плакал и размазывал текущую из носа кровь по лицу. Так жалко мне себя было, так жалко, что и словами не описать. А все же в глубине души копошилась и расцветала эта проклятая русская гордость. Ну эта… когда в унижении и потере всего сладость находишь. Мол, если взлетел, то выше звезд, с богом сравнялся, а коли упал, то прах с ног отребья слизываешь. И то и другое – круто, и тем и другим гордиться можно. Жалел себя… Надеялся, что они меня пожалеют. Поначалу вроде к этому дело и шло…

Сергей будто очнулся, обмяк, снова стал рафинированным и интеллигентным и, явно смущаясь, опять перейдя на «вы», произнес:

– Ладно… чего уж там… я сегодня что-то… В общем, и вы меня простите, я тоже сгоряча. Слова вы такие сказали про Анечку, что… Безусловно, вы имеете право встретиться со своими детьми. И не только сейчас – когда угодно, я первый «за». Не дикари же мы какие-нибудь, в цивилизованном мире так не принято. Более того, в будущем я готов оплачивать ваши билеты и проживание в Америке. Раз в год, я думаю, будет достаточно. И по скайпу – сколько угодно. Конечно, при условии, что вы бросите пить и предстанете перед детьми в нормальном состоянии. Я оплачу вам лечение в любой клинике Москвы. И не потому, что добрый, а потому, что умный, мне Славочка со здоровой психикой нужен, любит он вас сильно и вспоминает почти каждый день. Но что касается попрощаться, тут есть проблемы. Во-первых, Женечка уже в Америке, в Бостоне, перевелась из МГУ в Гарвард и собирается поступать там в магистратуру. Поверьте, она взрослый человек, и это было ее решение. Точнее, совместное решение с ее женихом, Далтоном. Он вернулся домой и настоял, чтобы она поехала с ним. Женечка и Анечка просили не говорить, но я просто обязан… Ань, не протестуй, не по-человечески это. Витя – хороший мужик, несчастный просто, как и все мы в нашей замечательной стране. В общем… свадьба у них в декабре. Она не хочет вас приглашать. Нет, вы не думайте, она вас любит, просто говорит, что от вас ничего не осталось. Мол, зомби вы, тень искаженная прежнего отца. Ей стыдно за вас, а там такие родственники американские, ну… не рабочий класс явно. Вы понимаете…

Я не понимал. Она же первое слово «папа» сказала, я читать ее учил, считать, ходить… Когда Анька Славку родила, в самый тяжелый дочкин переходный возраст, я все время с ней проводил. Я чувствовал ее, как никого на свете, а она – меня… И вот теперь Женька меня стыдится… Да, алкаш, неприятное опустившееся существо… Но ведь ее алкаш, родной… Другого отца у нее не будет, что бы ни случилось, она сама так говорила…

Руины мира расщеплялись на атомы, и исчезал мир. А на его месте возвышался огромный, мудрый и сильный мой новый руководитель – Сережа. Он великодушный и милостивый. Но строгий. Он все за меня продумал и решил. Я должен ему подчиняться, потому что я слабое и себе не нужное ничтожество. И счастье огромное, что есть у меня такой мудрый, заботящийся обо мне руководитель. Я почувствовал дно под ногами и успокоился. Куда уж ниже? С благоговением и благодарностью я продолжил слушать Сергея, и он меня не подвел.

– В общем, вы всё понимаете, – сказал после неловкой паузы. – Но не всё так беспросветно: я берусь уговорить Женю, чтобы она пригласила вас на свадьбу. Если завтра вы ложитесь в клинику и к декабрю врачи докладывают мне о ваших успехах, я гарантирую вам, что под алтарь в Бостоне поведете ее именно вы. Да она и сама будет счастлива, я уверен. А по поводу Славочки… Дело в том, что врачи категорически не рекомендовали нам его волновать. У него большие проблемы с психикой, астма развилась на нервной почве. Ваша встреча может дурно повлиять на его здоровье. Всего несколько месяцев, Виктор. Подлечитесь, бросите пить и – добро пожаловать. Мы ему скажем, что вы в командировку уехали – в Сирию, допустим, людей спасать. Он же вас героем считает, не будем его разочаровывать. Но несколько месяцев придется потерпеть. От вас все зависит, в конечном итоге. А сегодня, к моему огромному сожалению, я вынужден вам в вашей просьбе отказать.

Я не до конца улавливал смысл его слов. Сергей говорил со мной очень ласково и терпеливо, как с маленьким ребенком. Он назвал меня хорошим, но несчастным человеком, обещал, что я Женьку к алтарю поведу в Бостоне. Он решал все мои проблемы, я доверял ему уже… И вдруг, в самом конце, какая-то непонятная фраза: «сегодня… к огромному сожалению… в вашей просьбе…»

– Сегодня не получится, да? – спросил я его с надеждой. – Значит, завтра, да? Нет? Послезавтра, да? Нет? На следующей неделе? Да, да, да?..

– Нет. В ближайшее время, до нашего отъезда в Америку, не получится. Может быть, в декабре, на Женечкиной свадьбе, если вы пить бросите…

Вот только после этих слов до меня наконец дошло. «Обманывают, – мелькнула в голове тоскливая мысль, – подпишу бумаги, и всё, не нужен я им стану, и Славку никогда не увижу, и Женьку. Да если даже не обманывают – не получится у меня пить бросить, слишком далеко зашел, и они об этом знают». Сил возражать и бороться у меня уже не осталось, я лишь хлюпнул носом, выдул нечаянно кровавый пузырь и прошептал еле слышно:

– Что же вы за люди? Не по-божески это…

Я бы согласился, я бы, честное слово, согласился! Уцепился бы за ласковые, обманные слова, подписал бы им все бумаги и согласился. Но Анька… она не выдержала все-таки. Не имела она Сережиной закалки хладнокровного демагога и активного гражданина. За искренность, дурость и безбашенность полюбил я ее когда-то. Пообтесала ее жизнь, налила в душу дерьма, но осталось в ней воздуха немного. Ровно столько, чтобы погубить их тщательно продуманный, хитрый план. И меня заодно с ним.

Она начала смеяться. Сперва тихими отдельными смешками, потом громогласным хохотом, а после – стоном, воем, истерикой со слезами и подвизгиванием. Сергей смотрел на нее удивленно, а я радовался. Живая. Не отморозилась окончательно, прорвало ее. Не выдержала творящейся при ее участии расчетливой гнусности. Взорвалась. Только забыл я, что когда бывшая моя жена становится живой и взрывается, все кругом быстро мертвеет. Нет пределов и преград для живой русской бабы, не просто коня на скаку остановит, но и задушит голыми руками, если ей это на ум взбредет. Задушит, закопает, подпалит избу и пойдет гулять по матушке-Руси беспощадным Мамаем.

– Ой, не могу! – стонала Анька. – Боженька… не по-божески. Ой, какой же ты дебил, Витя. Фантастический, нереальный придурок! Боженьку вспомнил. Да спала я с твоим «боженькой» и взятки ему давала, чтобы он тебя, дурака, на путь истинный наставил! Вот какой у тебя «боженька», Витя. Нормальный мужик – хваткий, по сторонам не смотрит, клювом не щелкает. Помнишь, ты хотел, чтобы я из префектуры ушла в две тысячи восьмом, когда новое начальство откат повысило? Ничего, что Славке полгода, а Женьке в институт поступать надо. Дачу, говорил, продадим, хрен, говорил, без соли жрать будем, лишь бы не унижаться перед уродами. Ну конечно, ты у нас герой, ты у нас смысл всегда ищешь, тебе унижаться не с руки… Поэтому мне унизиться пришлось. Ради детей, ради тебя, дурака, пошла к батюшке твоему, Александру, умолять стала: вразумите его, повлияйте на Витю, ведь глупость же делает, нечего нам есть будет скоро… А он мне: