Я подошел к моему несчастному брату Водиле, обнял его и заплакал. Я вообще редко плачу, часто хочу, но почти никогда не выходит. А тут… оказывается, нужно было сдохнуть, чтобы почувствовать себя человеком. Ради этого стоило. Он тоже плакал, долго пытался сдержаться, но в конце концов не сумел и… Жизнь у нас была разная, а плакали мы об одном и том же. Что вот прошли наши по-разному сложившиеся, но одинаково дурацкие жизни, и ничего теперь не поправишь. Прошлым мы стали, приобрели твердые, нелепые формы и удаляемся за линию горизонта каменными истуканами. Уродливые создания, и память о нас будет уродливая. Память, которую хочется поскорее забыть.

* * *

На вершине жалости и раскаяния я вдруг почувствовал что-то постороннее внутри себя, некое касание – нежное, ласковое, словно родная, любящая меня рука осторожно гладила мозг и сердце. Хорошо так стало, спокойно. Я расслабился и неожиданно тоже куда-то провалился, во что-то знакомое, теплое, но чужое все-таки, не мое… Водила. Я понял его до конца, ничего особенно нового не узнал, просто стал им на секунду – истерзанным, несчастным и запутавшимся. И понял. Ему было хуже, намного хуже меня. До этой секунды я и не представлял, что человеку может быть настолько плохо. Я отпрянул от него. Или он от меня? Я не знаю, оба одновременно, наверное, отпрянули и оба почти в унисон произнесли:

– Как же так? Как ты мог?

Видимо, он тоже меня до конца почувствовал. И историю свою рассказывать не пришлось. К чему напрягать горло, когда и так все ясно? Каждый из нас считал жизнь другого самым худшим из возможных вариантов. Это было видно по нашим перекошенным, страдающим мордам. Как в зеркало я смотрелся. Тысячи сказок написаны на тему, что находится по ту сторону зеркала. Я узнал – мрак там и ужас. И хуже еще: для той стороны зеркала ты – отражающийся в нем мрак и ужас. Ты зеркало…

Мне очень захотелось рассказать об этом, но я сдержался, понимал: надо сдержаться, иначе наши слова и голоса совсем сольются, и ничего не поймем мы тогда, а вечно будем петь заунывную похоронную песню: «Как же так? Как ты мог?» И странное наше чистилище превратится в окончательный ад, а песня станет главным мучением и наказанием.

В отличие от моего брата Водилы я сдержался, а он несколько раз по инерции повторил унылый припев. Сделал недолгую и неловкую, как будто споткнулся внезапно, паузу и растерянно произнес:

– Ладно, я дебил, но ты-то, ты… Ты совсем подонком стал. Как же так? У нас такие Муся и Славик были, а мы… мы оба…

Вот это он в точку, конечно, попал – про бабушку и дедушку. Я сам об этом подумал и ошалел от удивления. Объемным все вдруг стало, выпуклым и контрастным. Действительно, как мог я – внук героических Славика и Муси – докатиться до такого? Но на подонка я все же слегка обиделся. Подонок, безусловно, но не подонок-подонок. И кто бы еще говорил? Слабак и слюнтяй, разрушивший жизни самых близких и любимых людей? Тем не менее сильно обидеться у меня не получилось. Слишком хорошо я понимал своего несчастного брата Водилу. И жалел.

– Ой, – спохватился тем временем он, – с подонком я чего-то погорячился. Ты прости меня. Сам-то, сам я не лучше…

Бедняга тоже меня понимал и жалел. И как теперь нам разговаривать, жалеючи и понимая друг друга? В этом страшном и странном месте не до политеса. Тут все по гамбургскому счету должно быть. В противном случае какой во всем этом смысл? Как более жесткий вариант земного Вити Соколовского, я взял инициативу в свои руки и решительно сказал:

– Мы оба хуже.

Сказал и сам испугался. Ну ни фига себе! Я, несомненно, когда-то существовавший в реальности, ставлю себя на одну доску с фантомом, с игрой божьего или моего ума, я спокойно допускаю мысль, что уже не человек я, а всего лишь «более жесткий вариант Вити Соколовского», то есть… тоже фантом.

Когда-то в юности, помню, читал якобы документальную книжку о привидениях. Там утверждалось, что некоторые души, попавшие на тот свет, почему-то к свету не летят, а сбиваются с дороги и блуждают, бесплотные, по земле, постепенно забывая себя, свою жизнь, увязая в страшных, нелепых и повторяющихся по кругу мыслях. При этом у них остаются осколки самосознания, они ощущают себя призраками, тенями жившего когда-то человека, функцией от функции. В конечном итоге в них побеждает одно, как правило, не самое приятное качество покойника, и они веками реализуют это качество в бессмысленном и пугающем живых людей действии. Может, началось?

Нет, нет, нет! Я Виктор Александрович Соколовский, сорока четырех лет, я, несомненно, умер, но все равно продолжаю существовать в несколько ином виде. Это просто работа над ошибками, просто работа… ее нужно сделать и двинуться дальше. Я сгусток самоорганизующейся энергии, а энергия не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда. Первый и самый главный закон сохранения энергии. Сохранения меня… Уцеплюсь за него, самоорганизуюсь, как и положено нормальному сгустку, не распадусь. Не хочу распадаться… Это просто работа такая. Работа над ошибками…

– Мы оба хуже! – с напором повторил я. – Но раскисать нам нельзя. И врать нельзя. И жалеть друг друга слишком. Мы же не зря здесь. Мы сделать что-то должны, выяснить, понять… Только тогда двинемся дальше. Ты хочешь двинуться дальше?

– Не знаю… – неуверенно произнес мой брат Водила.

– А я знаю и хочу! Ты подумай сам, ведь счастье же огромное. Бытие, понимаешь? Мы не исчезли, мы существуем. Я не знаю, откуда ты взялся, откуда я сам взялся. Может, бог, может, рай, или ад, или параллельные вселенные. Неважно! Главное – бытие. Мы существуем, живем практически, дышим даже или думаем, что дышим, а значит, все как в жизни: проблема – решение, проблема – решение. Решил задачу – переходи на следующий уровень. Не решил – оставайся вечно на предыдущем. По-другому сформулирую вопрос: ты хочешь остаться в этом месте навсегда?

– Нет, – уже более уверенно ответил Водила.

– Тогда придется решать. Работа над ошибками, просто работа над ошибками. Сделаем – и выйдем из класса на веселую солнечную улицу. Готов?

– Готов.

– Тогда скажи мне для начала: почему я подонок?

Я намеренно поставил вопрос ребром. При жизни таких вопросов не задавал – ни себе, ни другим. Максимум, почему я не подонок, спрашивал, и находил тысячи аргументов почему. Так ведь при жизни меня в белой комнате с неизвестно откуда взявшимся братом-близнецом не запирали. Вопрос мотивации, все на свете – вопрос мотивации. Припрет – и не такое спросишь.

Водиле не хотелось отвечать: меня обидеть – это как себя обидеть. Мялся, жался он, но тоже, видимо, понял важность момента и наконец ответил:

– Ну как подонок… – пробормотал осторожно, – в общем-то вполне обычный человек, живущий в предлагаемых обстоятельствах. Как животное живущий, по законам эволюции. Гусеница, бабочка со стальными крыльями… ты сверху, я снизу, умри ты сегодня, а я завтра. Нормальная эволюционная логика, только не человеческая совсем. По этой логике в Германии тридцатых годов лучше всего быть эсэсовцем, в Средневековье – инквизитором, завтра, если понадобится, и людоедом станешь. А ничего не поделаешь – выживание. Только помнишь, как Славик нас учил? «Не можешь жить человеком – умри, но умри как человек». Жизнь – ценность не абсолютная, а относительная. Какая жизнь – такая и ценность. Бывает отрицательная ценность, когда в минус, когда умереть правильнее, чем жить. Подонки всегда в плюсе, у них отрицательных величин не бывает. Всегда в плюсе они…