не хватает!

Меня развернуло

на все 360 градусов!

Наши глаза встретились,

и между нами пробежал

разряд электричества.

Сердце мое завертелосьволчком.

– Салют, мое небесноесоздание! —

строчу я письма тебе

и не верю своимглазам.

Я не верю

всем своим пятичувствам,

когда тебя обнимаю.

И радость моя

не имела границ,потому что

даже быв с ней,

я представлял на ееместе тебя!

Я потерял голову ивконец обнаглел.

Не приходил домойсутками,

а она металась поквартире,

обзваниваядрузей-знакомых

в поисках меня!

Мой «ключ»

уже давно не подходит

к этому «замку».

И все же я возвращалсяк ней,

сам не понимая зачем!

Зачем?

Ну зачем же?

Я же ее уже не люблю!

А любил ли?

Может, просто привык,

просто свыкся с тем,что она есть?

И таврическая полынь

больше не волнуетмою кровь,

я отправляюсь спатьна диван.

* * *

Ты готовишь мне

утренний чай смолоком.

Нежные цветки жасмина

и молодые листочкизеленого чая,

которые толькопроснулись

из серебристойпушистой почки.

Ты бросаешь этисоставляющие

в кипящую нежно-сливочнуюжидкость,

потом снимаешьгорячую турку с огня

и разливаешь

по холодным фарфоровымчашкам.

Ты называешь этотрецепт

жасминового чая«египетским».

Пар струится

по озябшему утреннемувоздуху.

Так тихо,

что кажется: я слышу,

как стучит твоетрепетное сердце.

О Боже, ты прокалываешьпалец

тонкой иглой

и кровь капает,

капает в мою чашку!

Ох! – взыхаю я

как-то слишком громко

для этой рассветнойтиши.

Ты пугаешься

и, конечно, не ожидаешь,

что я стою

практически у тебяза спиной,

и роняешь чашку.

Она со звоном

падает на кафельныйпол

и разбиваетсявдребезги.

Я не требую от тебя

никаких объяснений,

ведь меня жепредупреждали,

что ты ведьма,

что хожу я,

словно сам не свой,

как привороженный!

Мне вспомнилсярассказ

старой доброй нянюшки:

Бывало, девицы

привораживали

своих возлюбленных,

добавляя им в питьесвое мумие.

А мумие это то,

что сохраняет тело.

* * *

Утро туманное, утроосеннее,

город чужой,

приправленный ядом

этой любви.

Квартира.

Темное,

полуподвальноепомещение,

пропитанное запахом

гниющих листьев,

где я, просыпаясь,

корчился в ломкахпо свободе!

Ночью ты душила меня

в своих объятиях,

да так, что на шееоставались

отметины цветапереспелой рябины.

Я молча обматываюшею шарфом,

пью вываренный чайс пряностями,

и ухожу.

и выхода больше нет,

дороги давно закрыты,

и самых не горькихслез

моих для тебя невидно,

и незачем на заре

писать для тебязаписки,

и незачем в ноябре

глотать разбуженныйнизкий

твой голос… [8 - Изстихотворения И. Пархимович.]

Я в действительности,

ненавидел твои слезы,

а ты глотала

мой ледяной голос

и грубые слова!

Сейчас уже поздноразбирать,

кто прав,

а кто виноват былтогда,

но мне надоело все.

Надо было это пережить,

но я не хотел,

а ты не могла!

Вот и все.

Я на грани фола.

Жизнь начинается вмарте

и заканчивается воктябре!

Вопрос: куда онауходит

на эти четыре месяца?

Я не живу,

я слежу

за собственной жизниразвитием,

как говорит СашаВасильев.

Я же подтверждаю еготеорию.

Мне было плохо безтебя

и еще хуже с тобой.

Мы жили в одномгороде,

но именовали егопо-разному,

впрочем, как и нашулюбовь:

для тебя это быловысокое чувство,

для меня же – тяжелаяболезнь.

* * *

Счастья земноготебе,

Мне же небесногонужно,

Аквамаринового,ультрамаринового!

Богиня седьмая

Мне невыносимо!

Звоню тебе,

говорю, что умердруг,

но натыкаюсь настену:

«Ну и что!»

А чего еще ожидать

от обиженной женщины?

Ясное дело,

что ничего хорошего!

Сижу, прислонившись

к доске объявлений,

и слезы катятся,

катятся, не остановишь.

Больно, да и простообидно!

Друзей совсем неосталось,