то ли в длинномсвитере,

в пошлых черныхсапожищах.

Мне почему-топредставилась картина

испанского художникаДиего Веласкеса,

изображающая

полулежащую обнажённуюВенеру.

Она смотрится взеркало,

которое держит передней Амур.

Если сказать точнее,

то перед глазамипоявилось

демоническое отражениев том зеркале.

Меня передернуло,

и эта судорогасознания

отразилась на моемспокойном лице.

Нет, любовная ранауже затянулась,

остался только шрамот сигареты,

которую я притушило свою руку.

Случилось это почтимашинально.

Раскуренная сигарета

тлела у меня в руке,

огонь жадно елпапиросную бумагу,

пепельный снег

падал мне на брюки.

Я промахнулся,

целясь сигаретнымстолбом

в пепельницу,

но ожог,

который получилотогда

мое сердце

был болезненнее.

* * *

Неожиданный звонок

посреди ночи спустянесколько дней.

На заднем фоне орут«чурки»,

и твой смеющийся

бархатистый голосв трубке:

– Милый, это ты,милый?

Я тебя сразу узнала!

– Кто тебе номер мойдал? —

как можно спокойнееговорю я.

– Твой друг,

с которым ты в«Двориках» сидел,

помнишь?

Ты так быстро ушел!

Согрей меня, милый,

у меня в душе сквознякигуляют!

Ты меня уже не любишь?—

продолжаешь ворковатьты.

– Не звони мне больше!—

как можно холоднееговорю я.

Потом достаю

с верхней полкикнижного шкафа

белый конверт снадписью,

сделанной когда-тотвоей рукой:

«С ЛЮБОВЬЮ,

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ!»

Я разорвал конверт,

и из него выпалцветок,

но он был настолькохрупкий и ветхий,

что рассыпался уменя в ладони.

* * *

И я не знаю кто тымне!

И слов обидных

не бросай на ветер!

Больней не будет!

Все равно

земля и небо,

когда горит

торф на болотах.

И я не знаю кто тымне!

Ты тень из прошлого,

прости,

всего хорошего!

Богиня третья

Ага, вот и твойподъезд.

Все парадные

посадили на замки,

запоры, засовы изахламили их.

Пересекаю энноеколичество

лестничных пролетови…

у тебя!

Уже стою перед дверью

и жму указательным

пальцем на кнопкузвонка.

За дверью раздаются

соловьиные трели

и стук каблуков.

Твоя мать в прозрачномбелом пеньюаре,

на высоких шпильках

открывает дверь свидом хищной кошки,

но осекается, бросаясмущенные улыбки.

Ты по обыкновению

стоишь с радиоприемникому окна

и ловишь волну.

Песен так много

и они, конечно, всео любви…

* * *

Ты пришла

ко мне на день рождения

и принесла горстьфейхоа.

Маленькие, зеленые,

с укропным вкусом

больше похожим нафенхель.

Хотя мне и понравилась

эта пряность вкуса,

но позже я познал

истинный вкус фейхоа—

Нежный, незрелоклубничный,

но полноценный

в своей зеленоймолодости.

Ты говорила мне,

что вы с матерьюостались одни,

что у тебя умер отец.

А этот «новопреставленный»

гуляет по вещевомурынку

с какой-то молодойособой!

Ты говорила мне,

что тебя жестоко

избили местныегопницы,

а под бинтами ипластырем

ни синяка, ни царапины!

Ты говорила,

говорила, и опятьэто были

только слова.

Слова, ничего незначащие!

* * *

«Всего одна осталась

ночь у нас с тобой…»—

плакала в динамикепевица [7 - Из песни Т. Булановой «Неплачь»)].

– Я ревную тебя! —

ты кидаешь мне вспину,

словно дротиком вмишень.

– Нет, не попала,

сердце, оно только

на одну четвертьслева,

задела, но не попала!—

смеюсь я.

Потому и смеюсь,

что не попала!

Ведь ты надеешься,

что я кинусь к тебев объятия.

О, как это глупо!

Ты хочешь погреть

свои заледенелыеруки

на костре моей любвик ней!

Нет, не дам, ни зачто, не смей!

Не смей! Не тронь! Нетронь!

Гитара, моя гитара!

Я же умру без нее!

Нет! Нет!

Можешь забрать все,

гитару не тронь!

* * *

Моя любимая,*censored*тка,

продажная женщина,

Божия тварь!

Стоит на морозе

в короткой юбке,

стоит и смотрит,

но не в глаза,

Я из машины за нейнаблюдаю