а она была сделанаиз мела!

Склянки с маминымидухами.

Еще тогда, в детстве,

я питала страсть кфранцузским духам!

Я любила выпускать

из этих флаконов

ароматных «джиннов»,

а открывая, случайнопроливала.

Благоухающие капли

предательскирасползались

по полировке шкафаи по паркету,

оставляя удушливолипкие следы.

– Fidgi [2 - Духи Fidgi GuyLaroche выпущены в 1966 году парфюмеромЖозефиной Катапано.]! —

узнавала по следаммама

– Только не Ispahan [3 -Духи Ispahan Yves Rocher выпущены в 1977 году.]! —

сокрушалась она.

– Ольга! —

кричит мама в праведномгневе.

– Мама, я пробую мирна вкус! —

оправдываюсь я.

* * *

Вот в глубине

этого «сундука ссокровищами»

я и обнаруживаю

твой блокнот стерракотовой обложкой,

если перелистатьстранички

на максимальнойскорости —

мышка Микки побежит

за мышкой Минни,

но не это

привлекло мой детскийум.

«Кто-то кого-то

кем-то как-то куда-то…

Мир на вкус волокнист,

как сладкая вата…

Я надеваю шинель

погибшего брата…»[4 - Из стихотворения «Ракенрол» ЯшкиКазановой.]

Я плыву по волнам

твоих строк и строф!

Я читаю твой дневник…

Богиня первая

Манечка Громова —

моя любимая нянюшка.

Была она из семьи

так называемых«раскулаченных».

Соседи бросали косыевзгляды.

– Кулаки! – кричалиим вслед.

Манечка испуганноозиралась на мать:

«Что же они им такоесделали?»

Ставни заколотилигвоздями,

со двора увели всюскотину.

Особенно больно

было смотреть наживотину,

когда гнали колхозноестадо

мимо родных ворот.

Коровушки рвалисьдомой

и получали от пастуховпорцию кнутом.

Василиса – её мать– красивая

и статная женщинаумерла,

когда Манечке былолет восемь,

говорят, сердце

не выдержало такогогоря.

Старухи судачилинаперебой.

– Я ей кричу, надевайвсю одёжу на себя!

А Васёна-то стоит

ни жива, ни мертва,как сажа бела,

онемела, голубушка,

язык отнялся совсем!– начала было баба Фима.

– Так и помёрла впути в Сызране! —

продолжила бабаСима.

– Ой, во чужой стороне

у чужих людей, ой! –заголосила первая.

– Да не причитай ты,дура-баба! —

огрызнулась вторая.

– Ой!.. – отозваласьСерафима.

– А где Степан-тобыл? – вдруг спросила Евсимия.

– Незнамо где!Неведомо!

Да, и здесь он некажется!

За Манькой-тоСуклетинья смотрит, —

отвечает баба Фима.

– Да не за Манькой,а Манька за Марусей ходит,

нянькаеться! –разъясняет другая бабка.

– А вчерась у ДунькиМанька полы мыла! —

припоминает Серафима.

Степан – ее отец –занялся подработками

и был в вечныхразъездах,

потом сбедил где-тоногу

и она запылала«антоновым огнем».

Тот «огонь» и погубилего.

Он не дал врачамотнять конечность.

Манечку взяла к себе

на воспитание тетка.

Та помогала родственнице

по домашнему хозяйству

и няньчилась с еемаленькой дочкой.

– За Марусей ходила,

доченькой ихней,вроде как нянька.

Полы мыла.

Косорезом сначаласкребла,

потом полоскалатремя водами.

Сижу, реву,

слезы с лица полушалкомутираю! —

пускалась в рассказыМанечка.

Потом, с достижениемсовершеннолетия

и до пенсии, она работалав колхозе.

Тяжело было видеть

в колхозных оглобляхживотину,

которая содержалась

в их родном доме.

– Узнала я «своего»рысака,

своего Соколика!

Понурый, с седойгривой,

стоял он, привязанныйк столбу,

и жевал узду, —

говорила она,

а по щекам теклискорые слезы.

В матушкиных нарядах

расхаживали женыначальства.

– Таких шелковыхкофт,

шерстяных юбок,

кружевных сарафанов

и цветных полушалков

не было ни у кого вокруге!

Господь все видел!

Как эта «одёжа»

не сожрала этихпаскуд? —

негодовала поройнянюшка.

К нам в дом

Манечка попала посовету

хорошей знакомой

в качестве няни дляменя

и моей младшейсестренки.

Я любил слушать еерассказы

про «то время»

еще при том «горошенном»царе.

Нянюшка дарила своюлюбовь,

заботу и ласку нами…

кошкам, которых,

шибко осерчав,

называла «полосатымичертями».

* * *

Еще нянюшка рассказывала

про свою сельскуюжизнь.

По вечерам

она, бывало,

сидела с прялкой назавалинке.

В летнем, еще неостывшем от зноя воздухе

кружилась мошкара,