– Да понимаю я всё, – спокойно сказал Фёдор. – Об этом кто только не писал. И Декарт, и Платон, и Гегель, не говоря уж о Беркли. Беркли считал, что предметы существуют только потому, что мы их воспринимаем, а Гегель – что в начале были идеи, которые породили мир, а потом и самого Гегеля. Ты же что-то в этом роде имеешь в виду?

– Э… – только и вымолвил я.

Мой взор ещё раз проскользил по площади, пытаясь найти что-то, чему Фёдор не сможет придумать правдоподобного объяснения, но не нашёл.

– Ну, ладно, – сказал я горестно. – Наверно, ты прав. Я мало что в философии понимаю.

– Никогда не поздно начать, – снисходительным тоном произнёс Фёдор. – Почитай, к примеру, Мамардашвили. Очень интересно.

– Обязательно, – сказал я. – Пока.

– Удачи.

И я пошёл дальше, совершенно сбитый с толку. Вокруг перемещались люди – в целом, обыкновенные. Да, кто-то был странно одет, кто-то нёс причудливые предметы, а некоторые и вовсе летели, но кого сейчас этим удивишь? Скорее всего, Фёдор был прав, и вся эта ерунда с маразмом мне просто привиделась…

Нет, как же? А Вам Кого, а Сам Дурак, а Конотоп? Не выдумал же я их! То есть, в некотором смысле, конечно, выдумал, но они же существуют в реальности! Впрочем, не очень теперь понятно, что такое реальность.

Повинуясь внезапному импульсу, я метнулся к идущей навстречу женщине в красном металлическом костюме:

– Простите, – спросил я, – а вы не видели здесь говорящего тигра?

– Молодой человек, – покачала она головой, отчего серёжки в её ушах заморгали фиолетовым цветом, – ну что же вы дурака валяете? Говорящих тигров не бывает!

– Ну, это я и без вас знаю, что не бывает, – насупился я. – Но мне он нужен.

– Удачи в поисках, – сказала дама и растворилась в воздухе.

Я вздохнул и побрёл в сторону площади, где толпился разношёрстный народ, видимо, ожидающий какого-то зрелища. Насколько помню, как раз в тот момент я начал размышлять о том, что же всё-таки произошло, когда я произнёс «Естрементеракориндо». То есть, понятно, что меня ударили по голове лопатой, и что, скорее всего, это был Свази, если, конечно, он остался жив. С другой стороны, в маразме вообще, как говорят, трудно окончательно умереть, но… Так. О чём я думал? А, ну да. Почему пароль-то не сработал? Почему конец света не наступил?

Этому могло быть множество объяснений. Во-первых, в маразме результаты наших действий совсем не такие, какими мы их себе представляем, и ожидать, что пароль, который в нормальных условиях приводит к концу света, приведёт именно к нему, не приходится. Во-вторых, меня через мгновение ударили по голове, и, возможно, это повлияло на то, что я делал за секунду до этого. Может, я вообще это слово не произносил. То есть я, конечно, помню, что произносил, но и помнить я могу совсем не то, что было на самом деле, поскольку нахожусь в маразме. В-третьих, может быть, конец света и наступил, просто я не почувствовал разницы.

– Господа граждане присутствующие! – разнеслось над площадью, и я, вздрогнув, отвлёкся от размышлений. Толпа собралась вокруг деревянного помоста, накрытого лохматым красным ковром, на котором стоял худощавый человек в костюме европейского дворянина века семнадцатого. Именно ему и принадлежал зычный голос.

– Нас сегодня почтил своим присутствием, – продолжал глашатай, – глубокоуважаемый и неповторимый царь Мельхиседек, упокой Господи его душу. Поприветствуем! – тут он ловко спрыгнул с помоста и скрылся в толпе.

А на ковёр въехала на золочёной инвалидной коляске туша очень толстого человека в разноцветной шёлковой одежде, с бородкой, усами и в чалме. Рядом с ним семенила маленькая уродливая девочка, держащая в руке синего плюшевого паучка. Возле девочки также шёл, стараясь держаться чуть сзади, рослый полуголый мужчина, который нёс круглый поднос с кучкой небольших булыжников.

– Ааааа! – прокричал Мельхиседек. – Баратунда!

Затем он пригладил усы, нахмурился и вгляделся в толпу:

– Столь разный народ, – продолжил он. – И не поймёшь, что сказать, а особенно на каком языке. Вот послушайте тогда мудрость, которую поведал мне давеча достопочтенный пилигрим по имени Хьюго. Все мы лишь части одного общего замысла, который мы все вместе вынашиваем. Так что не вздумайте думать обо мне плохо, или я и на самом деле стану плохим. А когда я плохой – ого-го! – я не позавидую тем, кто окажется рядом. В нынешней же обстановке никогда не знаешь, где будешь и когда. Так что остерегитесь…

Он закрыл глаза и помолчал секунду. Затем снова открыл и произнёс:

– Устал. Однако же теперь моя дочь Метемпсихозия желает поразвлечься.

Кривоногая девочка в синем драном платьице скорчила отвратительную гримасу и подошла к подносу с камнями, который держал слуга. Взяла один и швырнула в толпу. Кто-то вскрикнул.

– Так-так, – прокомментировал Мельхиседек. – Время собирать камни и время их разбрасывать.

Метемпсихозия схватила ещё один булыжник и метнула в меня. Камень влетел мне точно в центр лба, но боли я не почувствовал. Сначала мне показалось, что я просто падаю в обморок, но в следующую секунду всё прояснилось вокруг, и я понял, что ползу по желтоватым скалам вдоль берега тёплого моря, и моё брюхо царапается о шероховатую каменную поверхность. Я моргнул и выпустил из пасти язык, ощупав его раздвоенным кончиком щель в скале прямо впереди меня. Ничего вкусного не было, и я ощутил, как снова проваливаюсь во тьму.

Теперь всё стало по-другому. Я парил в пустоте, голова моя покоилась в облаках, а корни спускались в густую липкую жидкость, которую приятно было понемножку втягивать в себя. Мой тонкий стебелёк покачивался из стороны в сторону мерно, зыбко, подчиняясь лёгкому течению воздуха, и я отключился снова.

Я схватил меч и прыгнул вперёд, рубанул справа, слева, затем рыкнул на подползавшего спереди врага и одним могучим прыжком перемахнул его, но тут полыхнул взрыв, и меня разнесло в клочья.

Я опять пришёл в себя, на этот раз лёжа на диване навзничь, с руками, сложенными на груди. Я приподнялся, ощущая, как кружится голова, и плохо слушаются ноги и руки.

– Где я? – произнёс я вслух, и собственный голос показался мне чужим и неприятным.

На опознание места, где я очутился, у меня ушло около пары секунд. Это была моя комната в моей собственной квартире на Кременчугской улице, в Москве. И никогда ещё прежде я не был столь удивлён этому факту.

Это означало, что один пункт из моего плана был выполнен. Я вернулся домой, но и сам не знал, как.