Они закончили пиршество и стали беседовать, сидя у костра до позднего вечера. Она по новой перевязала ему рану на ноге, и, кроме того, он узнал, что помимо неё в этой долине проживают остальные повстанцы. Когда Слэйн достал виртуалик, Женева с нескрываемым интересом провела кончиками пальцев по поверхности экрана.

Выражение её лица резко изменилось, когда Слэйн рассказал ей про последнюю встречу с Капоне.

Дослушав до конца и стиснув зубы, она проговорила:

– Отдай мне его потом, пожалуйста. Мне он нужен для того, чтобы закончить миссию моего отца.

Слэйн изумлённо вскрикнул:

– Отца?! Капоне – твой отец?

Опустив сначала глаза, а затем, резко поднявшись и не оборачиваясь, она ответила:

– Да… Григорий Рощин – мой отец. И дело его жизни следует закончить. Встретимся завтра, на этом же месте.

И еле слышно добавила:

– Я чувствовала, что он не вернётся…

Как только она ушла, Слэйн, включив на виртуалике встроенный фонарик, направился к своему спальному дереву, точнее, к его корням. За весь день он сильно устал, хоть ничего и не делал, поэтому, как только он протиснулся через ветки и улёгся на мягкий мох, то сразу же уснул.

Ему снился странный сон, в котором он был птицей и летел над вершинами гор. Пролетая над долиной, он быстрым пикирующим движением спускался к водам серебристой реки и в следующий миг взмывал к вершине горы, крепко держа в своих острых когтях огромную рыбу. Он долго кружил над большим гнездом, в котором сидели, подняв вверх раскрытые рты, птенцы. Он опустился к ним и бросил рыбу на дно гнезда. Как только он поднял клюв, чтобы зацепить её плоть, она вдруг повернулась к нему и, смотря серьёзным взглядом, произнесла голосом Женевы:

– Скоро придёт мой отец…

Резко проснувшись, Слэйн стал жадно вдыхать ночной воздух. Ему захотелось выбраться наружу, что он и сделал.

Наступал рассвет, и лиловая шаль медленно спадала с девственных плеч окружающей его обстановки. В воздухе чувствовалась влажность, прохладные потоки ветра ласкали лицо свежестью и осенней, еле ощутимой воздушной пенкой, пушистой как пух.

Расположившись на корнях соседнего с ним дерева, он достал дневник и, протирая глаза, словно снимая с них невидимую пелену сна, открыл его на первой странице. Проводя по чернильным буквам пальцем, стал читать вступление:

С чего всё началось… С воспоминаний, которые периодически всплывали в моей памяти, обрывками, иногда некоторые из них будто испуганные бабочки вспархивали и улетали, перед этим красуясь, раскрывая наблюдавшему рисунок своих необычных крыльев. Когда я принялся думать о том, как начать этот дневник, к этому времени у меня уже были готовы несколько исписанных тетрадей и блокнотов с различными выписками, наблюдениями, фактами и событиями. Все они были написаны в разное время, их накопилось невероятно огромное количество. Было невыносимо трудно работать, часто я начинал неистово кричать, когда не мог разобрать написанного. Но тяжелее всего было начать, поскольку я совершенно не помнил историю нашего с Яриком знакомства. Очень мало фактов было о своём детстве, лишь знал, что в сиротский приют N49 попал ещё грудным ребёнком. Конечно, много позже смог собрать практически полную информацию о своих родителях и также всю их родословную. Но в этом дневнике повествование будет отнюдь не обо мне, а о необыкновенном человеке, который смог разрушить целый мир для того, чтобы, будучи истинным творцом, создать новый. Если в этих мирах есть весьма странное понятие «Бога-отца», который так же существует, как чернила или кусок бумаги, то я готов кивнуть в сторону этого человека, в знак подтверждения, что это он. Мой лучший друг по жизни, близкий и родной, Ярослав Колосов. О нём и будет повествование.

* * *

Суровая школа жизни – российский детдом 90-х годов.

В тот весенний день на улице ещё стояла зима, было жутко холодно, дни, казалось, так и не стали прибавляться, оставаясь короткими и сонливыми.

После обеда у меня был план – во время урока труда смастерить своё собственное оружие. Я знал, что Палыч не задержится в нашей мастерской больше положенного, поскольку у него есть дела куда важнее. Какой ещё жгучий интерес может быть у шестидесятилетнего дворника, который одновременно в нашем учреждении является трудовиком, электриком и сантехником. Кем угодно он мог быть, лишь бы на бутыль целебной настойки хватало – как он сам часто говорил.

Всё было готово; достав из укромного места газетный конверт, я высыпал горстку пороха.

Осталось найти место и испробовать своё оружие.

Выйдя во двор, обогнув здание детского дома, я направился к дому дворника, время было подходящее – шум от выстрела будет громким, но у меня будет достаточно времени, чтобы скрыться.

Засыпав порох, я поднёс спичку, закрыл глаза, открыв широко рот, направил металлическую трубку вверх и стал ждать.

Послышался невероятный по мощности выстрел, и когда я открыл глаза, меня всего окутало серым, едким дымом.

Я словно очнулся, и как только дым рассеялся, убрал самопал во внутренний карман куртки и быстрым шагом направился в заранее заготовленное место, тайник, находящийся в кирпичной клади у основания здания.

Когда ко мне подбежал Волдырь (один из парней, с которыми я поддерживал связь), то оказалось, что я совершенно ничего не слышал. Меня оглушило и вдобавок, когда понял, что на втором этаже в коридоре происходит срочное собрание, чуть не запаниковал. Волдырь, поняв, в чём дело, посмотрел на мои руки и покачал головой – они были чёрные, с заметными ожогами и сильно пахли порохом.

Я попробовал отмыть их в холодной воде, но это не дало результатов. Подумав, направился к выходу. Волдырь, следовавший за мной, безумно перепугался, в тот момент, когда я достал из тайника свой самопал. Он смотрел и продолжал что-то говорить, его глаза наполнились ужасом и страхом, я объяснил ему, что выбора у меня нет, что пришло время действовать. Дело в том, что я собрался бежать, и так уж вышло, что день, когда я опробовал своё первое в жизни оружие, совпал с днём попытки бегства из детдома.

Но не только этим он мне запомнился.

Побег не получился, и меня отправили на пытку к нашему детдомовскому психологу – сущему садисту, который после выявления у меня нескольких патологических психозов на генном уровне выписал мне срочное лечение в нашем карцере, называемом «Дохлянкой».

Это было заточение в подвальном помещении с одноразовым приемом пищи и полной изоляцией от остальных сроком на месяц. Весь март мне было суждено там находиться. Я тогда был десятилетним ребёнком, поэтому меня не упекли в колонию для несовершеннолетних преступников: повезло.

В тот самый день мы с Колосовым впервые встретились, это произошло в тот момент, когда меня вели по коридору в комнату директора, навстречу мне шли цепочкой вновь прибывшие дети. Среди них самым последним был он. Я тогда не поднимал на них глаз, имея слишком авторитетное положение перед новичками. Но когда мимо меня проходил он, по коже, как от морозного ветра, побежала дрожь, руки онемели. Подняв глаза, я посмотрел на него. Его необычный взгляд был настолько серьёзен и проникновенен, что мне стало неловко перед ним. Я попытался отмахнуться от навеянного непонятного до этого чувства покорности перед маленьким и беззащитным мальчиком с огромными и выразительными глазами.