наступление и занял Капорье и Воронино. Благодаря этому к 20 июня на северном участке мы занимали фронт: правый фланг в деревне Берест, далее впереди Кикерино, на Каськово и левый фланг около Усть-Рудницы. Ингерманландцы действовали вдоль самого побережья. К несчастью, при этом последнем наступлении много доблестных офицеров было ранено и убито; среди других пострадал и храбрый штабс-капитан Данилов, раненный в руку.

Положение бригады генерала Дзерожинского в это время было весьма неустойчиво, хотя подполковнику Бадендыку и удалось сформировать из добровольцев небольшой отряд, с которым он даже занял Красные Горы, но вскоре должен был из них ретироваться под напором во много раз превосходных сил противника. Георгиевский полк, после занятия эстонцами Пскова, двинулся к юго-востоку от озера Самро. В том же районе собрал отряд и начал переформировывать его в полк энергичный полковник Миних142.

Донесения от полковника Балаховича, как всегда, приходили редко, неаккуратно и отличались большой неточностью, но положение его было твердое, благодаря переходу к нему нескольких большевистских частей. Он выдвинулся на Струги Белые и в направлении к Порхову и Острову. В самом же Пскове продолжал сидеть Иванов и происходили всевозможные безобразия; партизаны, больше всего личная сотня «батьки», грабили и насильничали; людей, обвиняемых в большевизме, вешали на улицах на фонарных столбах, в населении начался ропот. Чтобы заставить полковника Балаховича и его отряд исполнять мои приказания, я, переговорив с американцами, распорядился прекратить доставку продовольствия для вышеуказанного отряда.

В середине июня английским генералом Гофом, для урегулирования различных спорных вопросов, было созвано совещание с участием эстонцев и ревельских представителей Англии, Франции и Америки; был на него приглашен и я. В Ревеле на вокзале меня встретил эстонский офицер и доложил, что, согласно приказанию эстонского командования, в моей квартире помещена Французская военная миссия, для меня же оставлена комната в гостинице «Золотой Лев». Я определенно отказался ехать в гостиницу и отправился к себе на квартиру, где приказал доложить о себе французскому полковнику Гюрстелю. Полковнику я сказал, что очень рад оказать союзнику гостеприимство. Французы извинились, что заняли эту квартиру, не зная, что она моя, объяснив это тем, что она была отведена им эстонскими властями; они потеснились, и я, конечно, остановился не в гостинице, а в собственной своей квартире. В этой истории с квартирой поведение эстонцев было более чем странно, тем более что на квартире оставались мои вещи, и деньги за нее были мною уплачены вперед. Ко дню совещания в Ревель приехали от генерала Юденича генерал Кузьмин-Караваев143, г-н Карташев144 и генерал Суворов145; это был первый случай, что генерал Юденич реально проявил признаки своего существования. Я обратился к этим лицам с просьбой о присылке офицеров, которых было в Финляндии, как говорили, до четырех тысяч, и подкреплений. Носились слухи, что генералом Юденичем в Финляндии сформирована армия в 14 000 штыков; кроме того, я просил возможно скорее выяснить обстановку в Финляндии, то есть выступит ли она против большевиков или нет; вместе с генералом Крузенштерном я просил их передать генералу Юденичу наше ходатайство о разрешении печатать деньги, а также заявил, что считаю совершенно необходимым скорейший приезд на этот берег самого генерала Юденича для разрешения многих вопросов срочной важности. На все мои вопросы ответы я получил очень неопределенные; что именно делается в Финляндии и можно ли рассчитывать на ее поддержку, для меня так и осталось невыясненным.

На заседании генерал Гоф отсутствовал; председательствовал английский генерал Марч. Он передал мен напечатанную бумагу из четырех пунктов, суть которых заключалась в следующем: 1-й пункт – мы должны помнить, что всю помощь Северной армии Антанта дает исключительно лично в распоряжение генерала Юденича; 2-й – мы должны питать чувства благодарности к эстонскому народу и правительству, так как армия формировалась на эстонской территории. Пункт 3-й – я являюсь единственным командующим всеми русскими силами на Эстонском фронте; 4-й – я сейчас точно не помню, но в нем было что-то о демократических принципах, которым верна Антанта.

Вызванный на совещание полковник Балахович не приехал, отговорившись болезнью, а в середине заседания появился полковник Стоякин, отрекомендовавшийся начальником штаба полковника Балаховича. Я заявил генералу Марчу, что я полковника Стоякина начальником штаба Балаховича признать не могу, так как я такого назначения не делал, и категорически требую немедленного его удаления из заседания; требование мое было исполнено.

На вопрос мой, когда и как будет нам возвращена Чудская флотилия, – я и от генерала Марча, и от эстонцев получил уклончивый ответ. Заседание было очень короткое и никаких реальных результатов не имело. Можно было смело не созывать заседания, переслать с нарочным бумагу и не отвлекать меня от более важных дел.

После заседания я вызвал полковника Стоякина на квартиру подполковника Крузенштерна, где имел с ним крупный разговор, кончившийся тем, что я приказал ему немедленно возвращаться обратно и передать полковнику Балаховичу, что он до тех пор не получит продовольствия, пока не станет меня слушаться; если же он все-таки будет продолжать упорствовать, то он будет отрешен от командования. Полковник Стоякин по всем признакам хорошо столковался и с Балаховичем, и с эстонцами и никак не ожидал встретить в Ревеле такой нерадушный прием. Впечатление он на меня произвел настолько отрицательное, что я даже усомнился в том, действительно ли он георгиевский кавалер и полковник Генерального штаба, каковым он себя именовал.

Вечером в день заседания я получил донесение о переходе Красной Горки на нашу сторону и об обстреле ею Кронштадта. Очень жалея, что ненужное заседание отняло у меня возможность в эту минуту быть на фронте, я немедленно выехал в Нарву, а далее на автомобиле в штаб полковника Палена. Выяснив, насколько было возможно при плохой связи с ингерманландцами, обстановку, я решил сам поехать к Красной Горке и отправился в деревню Рудницы в штаб полковника Нефа, назначенного графом Паленом начальником всей группы, действовавшей на побережье.

Там я узнал, что в течение почти целых двух дней ингерманландцы не только не сообщали в штаб отряда о переходе Красной Горки на нашу сторону, но всячески этот переход от штаба скрывали. Проехать мне на Красную Горку оказалось невозможным, так как дорогу за Рудницами нельзя было проехать на автомобиле, а лошадей не было, кроме того, большевики подтянули подкрепления и перешли в сильное контрнаступление на Красную Горку. Я отдал полковнику Нефу приказание возможно скорее войти в связь с гарнизоном Красной Горки, отнюдь его не разоружать, а отобрать из него лучший элемент и попытаться с ним занять