Многие доктора полагали, что целебной силой обладает не конечная цель маршрута, а само путешествие. На их взгляд, океанский круиз обеспечивал бодрящую «гипераэрацию легких», а морская болезнь очищала организм от испорченных гуморов. Полезной считалась даже «продолжительная» верховая езда.

В основе рекомендаций лежала концепция, согласно которой эпидемии носили воспалительный или стенический (связанный с излишней активностью) характер, так что и бороться с ними следовало при помощи чистого воздуха и диеты, которая служила средством истощения, снимающим воспаление. Поэтому в Европе чахоточные с возможностями ехали в Альпы, на Лазурный Берег, в Италию и в Крым. Китс и Шелли отправились в Рим, Тобайас Смоллетт – в Ниццу, Элизабет Барретт и Роберт Браунинг – во Флоренцию, Шопен – на Майорку, Пауль Эрлих – в Египет, а Чехов – в Крым. Эти странствия в поисках исцеления подстегивались потоком медицинских книжек, слухами и байками, цепной миграцией и рекламными буклетами разных заинтересованных организаций вроде железнодорожных компаний и пароходных обществ.

В США чахоточная миграция набрала такие обороты, что породила новую, медицинскую версию тёрнеровского тезиса о фронтире, особенно сказалось завершение строительства трансконтинентальной железной дороги, по которой в 1870-е гг. до того не столь многочисленные искатели исцеления – внутренние мигранты – хлынули мощным потоком. Появились целые поселения, основанные для чахоточных больных или ими самими, в том числе знаменитые Колорадо-Спрингс и Пасадена в Южной Калифорнии. Этот регион, Мекка для страждущих, искавших выздоровления, прославился как «великая здравница природы» и «край обновленных легких».

Одним из самых именитых туберкулезников, взявших курс «на закат», был Джон Генри «Док» Холлидей – легендарный участник перестрелки у конного загона О-Кей и друг не менее знаменитого стража порядка Эрпа Уайетта. Холлидей трудился дантистом в Джорджии, но, когда в его непрекращающемся кашле распознали туберкулез, перебрался в Додж-Сити (штат Канзас), а затем в Тумстон (штат Аризона). Переезд был попыткой выжить, в конечном счете безуспешной. Обосновавшись на юго-западе, Холлидей предпочел стоматологии азартные игры и перестрелки, потому что его кашель распугал всех потенциальных пациентов. В 1887 г. в возрасте 36 лет он скончался от последствий туберкулеза, алкоголизма и злоупотребления настойкой опия, которую сам себе и назначил в качестве лечения.

Для пациентов, ограниченных в средствах, имелись альтернативные способы подлечиться без переезда. Например, ингаляционная терапия, разработанная с целью подачи целебных элементов из отдаленной местности в кабинет врача или на дом. При помощи ингаляторов, пульверизаторов и испарителей медики могли обработать нос, легкие и гортань пациента лекарственными веществами, содержащимися в распыленном растворе, в парах или в направленной струе, чтобы воздействовать непосредственно на очаг болезни. Активных веществ для ингаляции было не меньше, чем направлений, рекомендованных для климатотерапии: пациенты вдыхали креозот, хлороформ, йод, скипидар, карболовую кислоту и разные соединения ртути. Еще одной, но уже более экзотической заменой оздоровительному вояжу, была высотная терапия, когда пациента поднимали в небо в корзине воздушного шара, наполненного горячим воздухом. Так можно было подышать целительным разреженным воздухом, как в горах, не тратясь на путешествие и не терпя сопряженных с ним неудобств.

Кто-то выдвинул остроумную гипотезу, что на переезд пациентов толкала в том числе суровость оздоровительных процедур, которые им предлагали дома. Ингаляция кислотными растворами была болезненной и кроме надежды на выздоровление ничего больше пациентам не давала. Среди прочих типичных домашних методов лечения в XIX в. числились комплексные гуморальные стратегии очищения, требовавшие кровопускания, применения медицинских банок и рвотных средств; противовоспалительная диета, в основе которой были овощи, рыба и холодные супы, а мясо, из-за его стимулирующего воздействия, присутствовало в крайне ограниченном объеме; предусматривалось снижение до минимума физических нагрузок и треволнений. Для стимуляции аппетита в ход шли креозот, соляная кислота, бычья желчь и пепсин, которые считались сильнодействующими средствами и применялись инвазивно, чтобы обеспечивать пациентам прибавку в весе и бороться с их слабым мышечным тонусом. И хотя к тому моменту гуморальная теория свои позиции уже сдала, практикующие врачи мало чем могли заменить средства, проверенные столетиями. В то же время они применяли симптоматический подход и морфий с опием использовали для обезболивания, лихорадку лечили хинином, стрихнином и атропином, а кровохарканье – опиумом и отваром из травянистого растения зюзник.

Глава 15

Туберкулез в неромантичную эру передачи инфекций контактным путем

Представления об этой болезни с медицинской и социальной точек зрения менялись с 1860-х гг. и до начала XX столетия в процессе, который можно назвать переходом от «эпохи чахотки» к «эпохе туберкулеза». Чахотка была романтичным и чарующим наследственным недугом, присущим великолепной и творческой элите, туберкулез же – мерзкой, заразной и стыдной болезнью, напрямую связанной с бедностью и грязью. Как мы видим, смерть маленькой Евы из «Хижины дяди Тома» прекрасно выразила представление о чахотке как о болезни невыразимо восхитительной, возвышенной, которая облагораживала пациентов и умиляла тех, кто оказывался у их одра. А вот Андре Жид, наоборот, придерживался категорически позитивистского взгляда на туберкулез как на болезнь мучительную, отвратительную и опасную. В романе «Имморалист», опубликованном в 1902 г., главный герой Мишель болен туберкулезом и крайне этим тяготится. То, как Мишель без тени романтизации вспоминает свой горестный путь в роли пациента, представляет полную противоположность вдохновенному описанию кончины малышки Евы. Слова, которые подбирает Мишель, никак не могли бы произнести ни Ева, выписанная Стоу, ни Мими, созданная Пуччини:

К чему рассказывать о первых днях? Что от них осталось? Ужасное воспоминание о них безгласно. Я уже больше не знал – ни кто я, ни где я. ‹…› Важно было то, что смерть, как говорят, коснулась меня крылом.

Через несколько часов после этого у меня было кровохарканье. Это случилось, когда я с трудом ходил по террасе. ‹…› Запыхавшись, я глубже вдохнул воздух, и вдруг это наступило. Мне залило весь рот… Но это уже больше не была светлая кровь, как во время первого кровохарканья, а ужасный сгусток, который я с отвращением выплюнул на землю. ‹…›

Я вернулся назад, нагнулся, отыскал свой плевок, взял соломинку и, приподняв сгусток крови, положил его в носовой платок. Я посмотрел. Это была гадкая, почти черная кровь, что-то скользкое, отвратительное…[45]{145}

В этих зарисовках, сделанных Стоу и Жидом, отражено все то, что отличало душеспасительную, словно бы возвышавшую пациентов чахотку от мерзкого туберкулеза, который разрушал их легкие и жизни (рис. 15.1 и 15.2). Эти два текста разнят друг с другом несколько факторов, совокупность которых положила начало новым подходам к лечению туберкулеза и новому взгляду на эту болезнь с точки зрения общественного здравоохранения.

Рис. 15.1. Рентгеновский снимок грудной клетки человека, больного туберкулезом. Видно умеренное повреждение в верхней доле правого легкого.

Wellcome Collection, London. CC BY 4.0

Рис. 15.2. Образец легкого, в котором здоровая ткань замещена фиброзной (рубцовой), образовавшейся в результате хронического туберкулеза.

Wellcome Collection, London. CC0

Контагионизм

Чахотка утратила все обаяние, как только выяснилось, что представляет она собой вовсе не наследственное, а инфекционное заболевание. Первый значительный шаг в этом направлении сделал французский военный врач Жан Антуан Вильмен (1827–1892). В своих эпохальных работах «Исследование туберкулеза» (Études sur la tuberculose) и «О распространении чахотки» (De la propagation de la phthisie), которые были опубликованы в 1868 и 1869 гг. соответственно, Вильмен поставил под сомнение две ведущих медицинских концепции того времени, объяснявших причины туберкулеза: эссенциалистскую теорию, согласно которой болезнь возникала из-за врожденной предрасположенности к ней, и доктрину о наследственной природе туберкулеза. Обе концепции, по мнению Вильмена, были случаем логической ошибки, возникшей в результате круговых рассуждений и затруднившей научное понимание болезни и ее медицинскую профилактику. Разные на вид, обе эти теории зиждились на одном и том же предположении, что туберкулезом заболевают те, кто к нему предрасположен, поэтому врачи даже не пытались искать средства борьбы с бедствием, которое, по имеющимся данным, ежегодно уносило жизни 160 000 французов. К тому же в основе концепций предрасположенности и наследственности таилась идея самозарождения, поскольку болезнь возникала якобы внутри тела, которое загадочным образом способствовало появлению бугорков там, где их раньше не было. Вильмен же был убежден, что туберкулез приходит извне и что источник его – некая зараза, которая, попав в организм, распространяется по нему в виде бугорков.

Помимо того, что теории диатезиса и наследственности держались на круговой аргументации и вызывали сомнения с медицинской