распространяемые повсеместно. Об угрозе, исходящей от больных туберкулезом, предупреждали брошюры и плакаты, а врачи и медсестры подкрепляли эти сообщения на приемах. Осознав, что туберкулез заразен, широкая общественность стала воспринимать всех постоянно кашляющих как людей опасных и даже непатриотичных. Поэтому туберкулезных больных чуждались. Им стало сложно найти жилье, устроиться на работу или получить страховку, и, конечно, их болезнь была серьезным препятствием для вступления в брак. Родители школьников требовали, чтобы в школе детям измеряли температуру и всех, у кого она окажется выше 37 ℃, отсылали домой.

Рис. 15.3. Якоб Риис. Постояльцы многоквартирного дома на Байард-стрит.

Из эссе «Как живут остальные: доходные дома Нью-Йорка» (1889)

Все это сопровождалось истерией. Люди боялись заразиться от того, что лизнут почтовую марку. Многие опасались библиотечных книг, на страницах которых могли обитать туберкулезные бациллы, оставленные предыдущим читателем. Народ требовал, чтобы все книги окуривались, прежде чем снова вернуться в оборот. Поэтому Нью-Йоркская публичная библиотека отсылала возвращенные книги в Департамент здравоохранения, где книги проходили «процедуру дезинфекции посредством формальдегидного газа под давлением. Книги помещаются в герметичную камеру и развешиваются в ней таким образом, чтобы все страницы подверглись воздействию поднимающихся паров»{147}. По тем же причинам банки, уступив натиску клиентуры, требовавшей «чистых денег», начали стерилизовать монеты, а Министерство финансов списывало старые банкноты и заменяло их новыми, незагрязненными. Одна из нью-йоркских лабораторий провела исследования и обнаружила, что на грязной монетке обитает порядка 26 000 живых бактерий, а на захватанной купюре – 73 000.

Стремительно вышли из моды усы и бороды, бывшие столь популярным атрибутом красоты на протяжении второй половины XIX в. Ведь бактерии могли угнездиться среди волосков и упасть с них кому-то в еду или остаться на губах после поцелуя. Некоторые представители органов здравоохранения и впрямь считали поцелуи делом крайне опасным и рекомендовали вовсе от них воздерживаться. В 1902 г. газета The Atlanta Constitution провела на улицах города неформальное исследование прохожих мужского пола и констатировала, что бороды были замечены лишь у пяти процентов мужчин, хотя «всего несколько лет назад каждый третий мужчина на Бродвее был с бородой». Статья выражала обеспокоенность: «Скоро мы станем таким же безбородыми и безусыми, как во времена Наполеона»{148}.

Боязнь туберкулезной палочки охватила и церкви, что вылилось в протесты против использования общих чаш для причастия и окропления святой водой направо и налево. Из тех же соображений общественность начала борьбу с общими железными кружками у питьевых фонтанчиков и с повторным использованием в кафе стеклянных или металлических чашечек для мороженого. В то же время во многих городах жители выступали с петициями против учреждения в их районах туберкулезных отделений и диспансеров. Горожане опасались, что амбулаторные пациенты и их родственники станут ездить в лечебные учреждения на общественном транспорте и оставят палочку Коха на ремнях, поручнях и полах автобусов и трамваев. Если району грозила такая опасность, цены на недвижимость там резко падали.

Окончательно и бесповоротно границу между чахоткой и туберкулезом провели владельцы фешенебельных отелей на побережьях Франции и Италии, где так любили отдыхать и лечиться состоятельные чахоточные пациенты. Узнав, что за открытие сделал Кох, содержатели пансионов объявили: отныне они постояльцам с туберкулезом не рады. Потому что те своим кашлем отпугивают других гостей и угрожают здоровью работников. Чахотка, вне всяких сомнений, утратила весь романтические флер. Однако в 1901 г. газета New York Tribune выразила мнение, что дело зашло уж слишком далеко:

Американский народ и наши чиновники с рвением, отстающим от знаний, рискуют впасть в этой охоте за чахоточными больными в бессмысленные и жестокие крайности. Со стороны части общества, узнавшей о заразном характере этой болезни, мы наблюдаем тенденцию к панике и скверным поступкам вроде поджогов инфекционных больниц, которые мы время от времени наблюдаем. ‹…›

В Калифорнии и Колорадо ведутся разговоры о запрете на въезд для больных из других штатов, и есть опасность, что понятное и естественное стремление уберечься от чахотки станет оправданием жестокости, скорее присущей Средневековью{149}.

И тем не менее это новое и повсеместно распространенное ощущение, что туберкулез угрожает здоровью и благополучию всего общества, никуда не делось. В 1908 г. уполномоченный по здравоохранению города Нью-Йорка доктор Томас Дарлингтон охарактеризовал эту болезнь как колоссальную разрушительную силу, ежедневно уносящую в США 400 жизней и ежегодно требующую 300 млн долл. на ее профилактику и лечение. Дарлингтон утверждал, что крупные стихийные бедствия, как, в частности, разрушительное землетрясение в Вальпараисо в 1906 г., меркнут на фоне ущерба, причиняемого туберкулезом, хотя, к счастью, общественность наконец-то осознала, насколько он губителен.

На рубеже XIX и XX вв. повсюду в индустриальном мире влиятельные круги, движимые пониманием, что туберкулез – это чрезвычайная ситуация национального уровня одновременно по гуманитарным, санитарным, патриотическим и экономическим причинам, начали серию войн с этой напастью. На тот момент совокупность их усилий претворилась, возможно, в самое мощное в истории движение по борьбе с конкретной болезнью. Круг заинтересованных сторон, принявших участие в этой кампании, в разных странах был разным, но в основном его составляли благотворительные организации, медицинские сообщества и ассоциации, торговые палаты, чиновники здравоохранения, педагоги и власти национального, регионального и местного уровня.

Всюду в описании этих мероприятий и усилий по их реализации слышалась военная риторика, что отражало напряженную международную обстановку того времени. В лексиконе доминировали такие слова, как «война», «кампания», «оружие» и «битва», о чем в работе «Болезнь как метафора» (Illness as Metaphor)[46], опубликованной в 1978 г., рассуждает Сьюзен Зонтаг. На плакатах тоже преобладали изображения штыков, ножей и ружей, направленных на туберкулез, принявший образ злобного змея. Во Франции после 1914 г. туберкулез часто воплощался в образе национального врага с презрительной кличкой «ле бош» (le boche), то есть «фриц».

Война c туберкулезом

Война с туберкулезом велась по всей Западной Европе и Северной Америке с конца XIX в. до появления стрептомицина после Второй мировой войны. В разных странах организационные подходы, объемы финансирования и стратегии были разные и со временем менялись, однако в общих чертах движение было единообразным, отчасти потому, что проблемы у всех были одни и те же. Другая причина такого сходства заключается в том, что и медицина, и общественное здравоохранение – отрасли интернациональные и опираются на одни и те же научные представления. К тому же различные национальные кампании брали на вооружение передовой опыт других стран и с 1905 г. начали проводить солидаризующий Международный конгресс по борьбе с туберкулезом. Первый прошел в Париже и целью его был обмен опытом, результатами исследований и организационными практиками.

Соединенные Штаты стали авангардом этого международного движения, поэтому их организационная траектория служит иллюстрацией и для движения в целом. Инициатива взяла начало на местном уровне и принадлежала врачебным объединениям Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго и Бостона. Сигард Адольф Нопф, видный деятель Национальной ассоциации по борьбе с туберкулезом, датирует старт крестового похода против этой напасти 1889 г., когда три нью-йоркских врача во главе с Германом Биггсом представили муниципальному департаменту здравоохранения свод рекомендаций по борьбе с распространением туберкулеза. Любопытно, что, несмотря на этот первый важный шаг, сама кампания приобрела стабильную организационную структуру только в последнее десятилетие века.

В 1892 г. в Филадельфии появилась первая противотуберкулезная ассоциация – Пенсильванское общество профилактики туберкулеза. Ее создание стало ключевым событием, потому что это была первая организация, имевшая целью воспрепятствовать туберкулезу. Кроме того, она заложила основу для общенациональной организации, возникшей в 1904 г., и послужила образцом для еще двух крайне значимых региональных инициатив: Нью-Йоркского туберкулезного комитета, учрежденного в 1902 г., и Чикагского туберкулезного института, начавшего работу в 1906 г.

Именно из этих трех региональных организаций выросла Общенациональная ассоциация по борьбе с туберкулезом, президентом которой был назначен Эдвард Ливингстон Трюдо. Ассоциация возглавляла, координировала и стимулировала противотуберкулезное движение по всей стране. В 1920 г. подведомственные ассоциации были уже в каждом штате и в столичном округе Колумбия.

Кампания, спонсируемая Национальной ассоциацией по борьбе с туберкулезом в США, опиралась на механизмы, которые вскоре были взяты на вооружение во всем индустриальном мире: санатории, диспансеры и санитарное просвещение. Тем же оружием пользовались в Британии, Франции, Германии, Бельгии, Португалии, Канаде, Дании, Швеции, России, Японии, Норвегии и Австралии.

Санатории

От Гёрберсдорфа до Саранак-Лейк

Из всех мер, разработанных для борьбы с туберкулезом, санатории стали самой специфической и важной. Идея создать первый в мире туберкулезный санаторий принадлежала немецкому врачу Герману Бремеру (1826–1889), который