«Гасконец» кинулся к девушке, поднял с полу. Она застоналагромче, Юрский подбежал и подхватил ее безжизненно, неестественно повисшиеноги. Кровь мигом испачкала его пальто, но это было неважно. Сейчас все былоневажно, кроме Риты! Ведь она была не просто несчастной, раненной фашистамидевушкой, – она была пропуском, более весомым, чем удостоверение сотрудникаМИДа, которое когда-то имелось у Юрского. С этим пропуском он займет особоеместо в семье Ле Буа. С этим пропуском он найдет сына!

Если Рита останется жива. Если по ее следам не придут к ЛеБуа фашисты!

– Эй, вы! – крикнул он еще одному юноше – бледному, какнедозрелая оливка. «Гасконец» и бледный – только двое осталось в живых из всейгруппы Максима. – Заберите у офицера все документы! Достаньте из его карманапаспорт Антона!

Тот поглядел дикими глазами:

– Зачем? Надо бежать!

– Да ведь там и ваш собственный паспорт! – рявкнул Юрский,дивясь человеческой тупости. – Вы что, хотите, чтобы в ваш дом пришло гестапо?Чтобы арестовали родителей всех погибших?

«Мало мне горя, что погибла бедная Инна, так я еще долженбояться, что ее документы наведут на мой след! Прости меня, Инночка, прости!»

Он дождался, когда парень забрал документы, выхватил изпачки два: Инны и Риты, сунул во внутренний карман.

– Спрячьте остальные! Уходим!

Парни, чуть живые от страха и потрясения, мигом растерявшиевсю свою боевитость, слушали Юрского, как щенки – матерого волка. Да он и былматерый волк, вожак стаи. Всегда, всю жизнь был вожаком. Этим мальчишкам и неснилось, над какой стаей он главенствовал. Сопляки, резистанты несчастные! Онидаже и не подозревают, кто перед ними!

«Инна! – ожгло горе. – Инна всё обо мне знала!»

Ладно, он оплачет мертвую позже. А сейчас – время подумать оживых.

– Знаешь, как уйти отсюда? – спросил «гасконца».

– Знаю.

– Веди! Быстрей!

Они скрылись за укромной дверцей за минуту до того, какполиция ворвалась в храм.

– Между прочим, уже третий час, – раздался негромкий мужскойголос над ухом, и Рита открыла глаза.

Села, суматошно озираясь, и тут же снова рухнула лицом в подушку,не столько оттого, что спохватилась: перед стоящим около кровати мужчиной онасидит в просвечивающей нейлоновой рубашке, – сколько из-за приступа жуткойтошноты.

Ой-ой, да что это делается с желудком? Перемена времени,ненормально длинный перелет, непривычная еда, вдобавок в последнее времясплошная сухомятка, как это называла мама, – вот причины ее состояния.

– Конечно, мне не жалко, – продолжал Павел. – Если вы сейчасне заставите себя проснуться, будете всю ночь бродить, как лунатик. Я знаю, чтобывает с москвичами, которые приезжают на Дальний Восток. Они спят по полдня, апотом шарахаются часов до шести утра. Ну и снова спят до обеда. Лучше на новоевремя сразу перейти, рывком. Один день пострадать, зато потом войти внормальный ритм.

Рита хотела сказать что-нибудь вроде: «Да-да, конечно, выправы, я сейчас встану», – но при одной только попытке шевельнуть губамиприступ тошноты повторился, поэтому она лишь промычала что-то и не двинулась.

– Не можете проснуться? – усмехнулся Павел. – Понимаю.Сочувствую. Ну, коли так, давайте я вам в постель кофе, что ли, подам. Желаетекофе в постель? Как в лучших домах Парижа?

Рита хотела сострить: лучше не в постель, а в чашку, – нопри мысли о кофе едва сдержала спазм. Если Павел еще раз произнесет это слово,ее точно вырвет!

– Или лучше чаю? – предложил хозяин, и Рита слабо застоналаот ужаса: слово «чай» тоже имело отвратительный кислый привкус…

Павел засмеялся. Ну да, он же думает, что залетная пташка,внезапно приземлившаяся в его скворечнике, который почему-то называетсячеловеческим жильем, просто не может проснуться, вот и веселится!

– Что же вам поднести для скорейшего пробуждения? Может,шампанского? Хорошо бы, да не водится, не пьем-с. Водочки? Если толькосамогонка, но, чтобы ее потреблять, нужна особая квалификация. Портвейн «777»?Гадость редкая, не рекомендую, после него такое отвращение к собственной персоневозникает, что хочется умереть.

«Мне уже хочется, мне хочется умереть прямо сейчас!» – вотчаянии думала Рита, а Павел продолжал балагурить:

– Так чего ж вам предложить, дорогая гостья? Были бы вы спохмелья, я б вам налил рассольцу капустного…

Он осекся, увидев, что его гостья, доселе лежавшая, безпреувеличения сказать, трупом, вдруг выпростала из-под себя голую руку ивытянула ее ладонью вверх, извечным молящим жестом.

– Что? – недоверчиво пробормотал Павел. – Положительнаяреакция на слово «рассол»? Девушка, а вы уверены, что вы из Парижа?

Раздался стон, тонкие пальцы с розовыми миндалевидныминогтями принялись нетерпеливо сжиматься и разжиматься.

Павел пожал плечами и отправился на кухню. Процесс добываниярассола занял некоторое время: нужно было отодвинуть половик, сплетенный изохвостьев цветных ниток, подцепить за толстое железное кольцо крышку подпола,поднять ее и с некоторым усилием сдвинуть в сторону, потом лечь плашмя на пол инашарить в темной, пахнущей сыростью глубине трехлитровую банку, в которуюПавел сцеживал рассол из бочки с квашеной капустой. Подпол был неглубок: настанции Олкан и в поселке при ней обитали люди временные, а глубокий погреб, вкоторый нужно спускаться по лесенке, – признак постоянного жилья. Павлу иподпольчика вполне хватало, и запасов рассола – тоже, однако сейчас, поглядев,как гостья жадно осушила стакан, второй и третий, он мысленно почесал взатылке: похоже, до нового засола капусты, а значит, возобновления рассольныхзапасов не дожить, придется по соседям побираться… Вот бы знать, надолго ли онасюда прибыла, в Олкан? Некстати вспомнился Васисуалий Лоханкин: «Я к вам пришелнавеки поселиться!» Или, наоборот, кстати вспомнился?

«А между прочим, неплохо было бы…» – вдруг подумал Павел,глядя на тонкую, изящную руку, поднявшую стакан. Он не видел Ритиного лица: онаотвернулась к стене, видимо, стесняясь той жадности, с которой пила рассол, ноэтот гладкий локоть, впадинка подмышки, стройная спина, русые волосы,заплетенные в короткую, толстую, по-девичьи наивную косу, нежный затылок иочертания худых, прямых плеч что-то всколыхнули в его душе. То, что он давно ибезуспешно старался забыть…