«Нет, к черту. Пусть уезжает, откуда приехала, да побыстрей!– подумал ожесточенно. – А кстати, зачем она все же приехала? Вся эта трепотнянасчет того, что Татьяна-де Никитична Ле Буа вдруг начала ностальгировать попрежним харбинским знакомствам, – наверняка не более чем трепотня. Ладно,очухается – расскажет. С утра-то, когда в кочегарку ввалилась, была вовсеникакая. Да и сейчас… Нет, это же надо – столько рассолу ухлестать! Будто спохмелюги. Вообще-то на солененькое натощак известно кого тянет. Неужели она…Да ну, вряд ли, в ее-то годы!»

Если смотреть со спины, то женщине, сидевшей перед Павлом,никак не дать больше двадцати. Глядя ей в лицо, можно было согласиться натридцать: у юных дев не бывает таких умных, насмешливых, уверенных, а главное –всепонимающих глаз. А Рита сказала, что ей сорок два. Получается, он старше еевсего на десять лет. Загадочная женщина!

Между тем «загадочная женщина» повернулась наконец к Павлу,поставила стакан и натянула до плеч одеяло. Напрасно – все, что можно былоразглядеть под нейлоновой рубашонкой, он уже разглядел. Выше талии, конечно,она ведь сидела в постели. И желание немедленно узнать, что у нее ниже талии,вдруг поразило его так, что он и сам удивился. Неужели он еще способенсамозабвенно желать женщину?

А впрочем, что там может быть у нее иного, чего нет удругих? Суета все это. Ненужная в его годы суета. Пускай вон начальник станцииКолька Общак с телеграфисткой Ксюшкой этим занимаются!

– Хотите еще, говорю? – спросил Павел грубее, чем следовалобы и чем хотел.

– Спасибо, мне уже лучше, – сказала Рита чуть хрипловато.

Ох и голос у нее – ну сущая эолова арфа, подумал Павел: тосбивается на хрипы, то поет, как виолончель!

– Никогда не подозревала, что перепады во времени – такаяковарная вещь, – продолжала она. – Впрочем, я их никогда не испытывала – втакой амплитуде. Теперь я понимаю, что час-два – разница никакая. И я неужинала, не завтракала, ну и…

– Да ничего, – махнул рукой Павел, удивляясь, зачем она такстарательно оправдывается и почему в ее прекрасных, поистине прекрасных серыхглазах затаился испуг.

– Я встану, ладно?

Он не сразу сообразил, что ему надо уйти, но наконец все жевышел, посмеиваясь над собой и дивясь себе. Ни разу – ни разу! – за последниепятнадцать лет он не испытывал такого волнения рядом с женщиной.

Рита появилась из комнаты, смущенно усмехнувшись, пробежалаво двор, в сакраментальное деревянное строение, которое Павел, помня почтистерильную чистоту, которая царила в харбинских «местах отдохновения», старалсясодержать соответствующим образом. Вернулась, побулькала в сенях рукомойником,который Павел загодя наполнил и около которого положил самое презентабельноеполотенце, к сожалению, вафельное, а не махровое, какое подобало бы податьзалетной гостье. Вошла на кухню с самым независимым видом, но не удержалась –стрельнула глазами в сторону стола.

Понятно, есть хочет.

– Ну что, пора обедать? – улыбнулся Павел. – Чего изволите?Есть мясо жареное – сохатина, у меня здешний участковый в приятелях, он давечадобрый кусок приволок. Для экзотики неплохо, хотя жестковато и козломприпахивает. Надо в уксусе вымачивать, да уксус, беда, вышел, а в сельпо давноне завозили. Можно каши поесть – пшенной, молочной, в печке томленной. Рыбаесть отличная – первая горбуша, уже гонцы пошли на нерест. У нас тут всебраконьерничают, от рыбинспектора до метеорологов, ну и я не стою в стороне.Хотя горбуша так, суета одна. Медвежья радость. Вот кета пойдет – это рыба, этовкус!

– Медвежья радость? – вскинула брови Рита. – Почему?

– Да потому, что медведь горбушу задолго стережет иобжирается ею. Когда стая идет на нерест, река вся кипит, из береговвыплескивается. На Амуре более спокойная картина, а на протоках вроде нашейОлки – чистый цирк. Рыбы одна через другую скачут, река сияет живым серебром,отсветы радужные играют на каменистых отрогах. А медведь зайдет в воду – и нупередними лапами направо и налево хлестать. Рыба вылетает на берег, скачет,пляшет, пытаясь добраться до воды. Но вскоре затихает. Медведь наконец тожевыбирается из реки. Садится поудобней, рыбину берет двумя лапами, совсем какчеловек, голову отгрызает и с восторгом пожирает, а туловище отбрасывает. Дажеикру, гад, не жрет, представляете? – хохотнул Павел. – Наедается Миша, а чтоосталось – в гальку зарывает. Про запас, на черный день. Хотя, пока идетгорбуша, а потом и кета, у него никаких черных дней не бывает. Сплошнойгастрономический праздник.

– А почему он только головы ест? – спросила Рита, обводяглазами кухню, словно ища чего-то.

– Потому что самое вкусное, что только есть в лососевых, –это их головы.

– Головы? – повторила Рита с брезгливым выражением.

– Именно головы! Местные жители – нанайцы, нивхи – тоже таксчитают. Для них это вообще что-то магическое – съесть голову. То есть как быперенять ум, хитрость, талант, силу другого живого существа.

– Ну какой талант может быть в рыбе? Какая хитрость? –проговорила Рита с тем же брезгливым выражением.

– Ее сила – в инстинктах, благодаря которым она из моря, изокеана находит путь к той маленькой горной речке, где когда-то вылупилась изикринки и откуда ушла в свое первое плавание. Большая сила в том инстинкте,который заставляет ее вернуться к себе домой , чтобы именно там произвести насвет свое потомство. Косяки идут по глубинам и мелям, и если где-то невозможноплыть, они переползают то место на брюхе. Столько рыбы тогда гибнет… Но онирвутся, рвутся на родину, черт бы ее подрал, губя нерожденное потомство внеисчислимом множестве! – Павел вдруг грохнул кулаком по столу – ни с того ни ссего.

Рита опустила голову. И с того и с сего! Она все понимала.Ох эта любовь к родине, которая делает нас слабыми, бессильными рабамиинстинкта по имени ностальгия! Эта губительная любовь…

Когда мы в Россию вернемся… о Гамлет восточный, когда?..

«Никогда, – мысленно вскричала Рита. – Уже было сказано –никогда!»

Они с Павлом мгновение смотрели друг на друга, словно дваврага, между тем как враг у них был один – Россия, всё и вся пленяющая,околдовывающая, коварная, ничего не дающая взамен того, что отняла, щедрая имилосердная, как смерть… Потом, несколько опомнившись, оба с усилиемулыбнулись.

– Ну так что вы будете есть? Рискнете отведать рыбьих голов?– спросил Павел, вновь входя в роль гостеприимного хозяина.

– Что, сырых? – испуганно воскликнула Рита. Испуг былнесколько преувеличен, но этого требовала роль привередливой гостьи.