Но вот тайга начала редеть и расступаться. Замелькалиобширные вырубки, и Рите показалось, что стремительный бег, вернее, лёт поездапо рельсам начал замедляться.

Но никаких примет станционных построек или других признаковчеловеческого жилья видно не было.

Появилась из своего закутка растрепанная проводница.

– Сидишь? – спросила, зевая и сильно приглаживая буйныеперманентные кудри, на которые Рита смотрела чуть ли не в восторге: она такихне видела, не соврать, с самого детства. Такие прически недолго носили в Парижегоду в тридцать четвертом. Или даже раньше. – И чего подхватилась,спрашивается? Мы аж на полчаса задерживались, могла бы еще дрыхнуть какмиленькая!

Поезд наконец-то остановился. Проводница опустила лесенку идаже обтерла грязной до отчаяния тряпкой поручень.

– Ну, сходи! – скомандовала, сонно глядя на Риту.

Рита свесилась со ступенек и поглядела направо и налево.

Господи всеблагий! Что направо, что налево – глухая стеналеса! Вплотную к рельсам – полоска щебенки, ниже – довольно глубокий, заросшийтравой кювет, на дне которого поблескивала вода.

– А где же станция? – спросила Рита с ужасом, обернувшись кпроводнице.

– А на той стороне! – зевнула та, махнув куда-то себе заспину. – Спускайся, говорят тебе, а то сейчас поезд тронется, и на ходу прыгатьпридется. Я стоп-кран из-за тебя рвать не стану. Да не смотри ты такимиглазищами! Поезд пройдет, переберешься через рельсы – и вот она, станция-то.Надо было, конечно, на ту сторону дверь тебе открыть, да я это… заспаласьманенько, попутала стороны… – пояснила она с извиняющейся улыбкой, а потомнебрежно спихнула вниз Ритину сумку. Как спустилась сама Рита, ей потомприпомнить не удалось: то ли ногами сошла, то ли проводница и ее спихнула, каксумку.

Полоска насыпи, на которой можно было стоять, не рискуясвалиться в кювет, оказалась годной только для циркового артиста. Рита сползлана полметра вниз, стащила сумку, насунула на голову куртку и села на корточки.

– Бывай! – жизнерадостно крикнула проводница, захлопываядверь.

А потом раздался гудок, громыхнули колеса – и невыносимыйгрохот обрушился на скорчившуюся Риту, как удар. Ее било раскаленным ветром,пропахшим мазутом и углем.

«У меня был пятый вагон, – думала она, содрогаясь от страха.– В составе их шестнадцать. Надо перетерпеть одиннадцать вагонов. Не так ужмного!»

Это было, конечно, не так уж много, но прошла, казалось,вечность, прежде чем полуоглохшая Рита осознала наконец, что поезд прошел иможно разогнуться.

Проводница не солгала: как раз напротив, через пути, стоялоприземистое неказистое барачное здание, на крыше которого был воздвигнут щит снадписью: «Станция Олкан ДВЖД».

Рита огляделась. Ни единой живой души вокруг! Ну, в одномона может быть совершенно уверена: если за ней и следили в самолете и послеприбытия в гостиницу в Х., то сейчас ей удалось исчезнуть из поля зрения «людейв сером». Она оплатила номер вперед, оставила там вещи, купила билет в Олкан, ауезжая на вокзал, сказала администратору, что вернется через несколько дней. Иесли никто, кроме нее, не сошел с поезда, значит, она одна.

Неуклюже волоча сумку, Рита перебралась через рельсы и вошлав зал ожидания станции Олкан. Но спустя мгновение вылетела оттуда со смешаннымощущением жалости и стыда. Наверное, грешники на том свете должны пройти черезвот такой «зал ожидания» на пути к первому кругу ада: ни одного стекла в окнах,ни одной лавки, на которой можно было бы хоть что-нибудь или кого-нибудьожидать. Ужасные кучи и лужи по углам свидетельствовали о том, чем еще, кромеожидания, занимались здесь редкие пассажиры.

И кроме пустого зала, здесь не было ничего. Ни кассыбилетной, ни кабинета начальника станции, ни хоть какого-нибудь, самого жалкогокафе или бара, где можно поесть.

Рита с тоской огляделась. В желудке сосало так, что тошнотаподступила к горлу. Почему она не взяла с собой ничего из еды, никакогобутерброда или булочки? Вчера на вокзале в Х. на лотке барменши (пардон, онитут называются буфетчицами!) лежали такие пышные лепешки с белым сыром. (Ах да,белый сыр по-русски называется творог.) «Ватрушки с творогом, цена 9 копеек» –было написано на неопрятном клочке бумаги. А рядом стояла другая буфетчица – сдеревянным зеленым ящиком и столом, на который были выставлены вафельныестаканчики и стояли весы. В сундуке скрывались высокие металлические цилиндры ссамым разным мороженым. Мороженое – это лучшее, что есть в Советском Союзе!Московское вкуснее, чем энское, особенно эскимо в серебряных бумажках. А какоемороженое в городе Х.? У Риты было время до поезда, и она надолго задержаласьоколо зеленого сундука. Пломбир – очень жирное, молочное – так себе, яичное –довольно приторное. Ягодное – чудо! По тринадцать копеек сливочное с изюмом –выше всяких похвал. А вафли, on Dieu и Боже мой, какие хрустящие, тонкие,сладкие вафли! В Париже такого мороженого нет.

– Доченька, у тебя горло заболит! – испуганно сказалапродавщица, бывшая, вероятно, ровесницей Риты.

– Ничего, – лихо ответила та, догрызая вафлю. – Еще одно затринадцать копеек дайте, пожалуйста!

Вот бы сейчас съесть хоть одно из тех семи мороженых! Какбыло бы здорово!

Хотя нет, в такой холод мороженого не надо. Сейчас быкрепкого кофе… или чаю, пусть даже того, из коробочки со слоном…

Тошнота волной подошла к горлу – и отхлынула, оставивиспарину на висках.

Спокойно, приказала себе Рита. Раз есть станция, значит, здеськто-нибудь должен быть. Может, вход в служебное помещение с другой стороны?

Она поставила чемодан на некое подобие крыльца и пошлавокруг дома. Но через два шага вернулась и подняла его снова. Не то чтобы онаопасалась, что кто-то украдет ее вещи в этом звенящем на разные птичьи голоса,прохладном, росистом безлюдье, но с чемоданом в руке она чувствовала себяуверенней.

Ого, дверь! И крыльцо, к которому со стороны леса ведетпротоптанная тропинка!

Рита оглядела окна, изнутри завешенные ситцевыми нестиранымизанавесками, и поднялась на крыльцо. Постучала. Тишина… Нет, какие-то звуки всеже доносятся из-за двери. Постучала снова. Странные звуки стали громче.

Рита нахмурилась. Похоже было, что кого-то избивают. Тяжелоеоханье, стоны, глухие удары… Куда она попала? Как бы исчезнуть отсюда?