Рита поглядела на него с откровенным ужасом и послушноринулась через дорогу. Да взбрела бы кому-нибудь мысль предложить шоколадкупортье любой парижской гостиницы за то, чтобы получить номер с удобствами, еготочно сочли бы сумасшедшим. А она, Рита Ле Буа, уже играет по правилам, которыеей предлагает эта безумная страна! Так и самой сойти с ума недолго.

Нет, домой, домой! Скорей встретиться с Павлом, отдать свойдолг – и домой!

– Мартышка к старости слаба глазами стала, – смущеннопробормотала Инна Яковлевна, промокая веки крошечным кружевным платочком.

– Чувствиями, а не глазами, – проворчал Всеволод ЮрьевичСазонов, осторожно поддерживая ее под руку. – Смотрите под ноги, мадам, выснова чуть не упали!

– Ох, Господи! – Инна остановилась, опираясь на его руку ивытаскивая каблук из щели в решетке ливневой канализации. – Полжизни живу вПариже, а все проваливаюсь и проваливаюсь! На скольких туфельках каблукиободрала, даже сосчитать невозможно. Как только парижанки умудряются проскальзыватьпо этим люкам, не застревая в них каблучками?

– Во-во, – хмыкнул Сазонов, – жаль, никто из Сюртэ Женераль[19] не смикитил в былые времена таким образом устраивать проверки иноземнымшпионкам. Коли пройдет дама над решетками, каблучком туда не влетев, сталобыть, своя, исконная парижанка. Ну а влетит, получается, засланная… очень можетстаться, даже из Москвы. То-то вам с Ренаточкой солоно пришлось бы!

– Что-то вы, Всеволод Юрьевич, нынче больно суровонастроены, – покосилась Инна Яковлевна и отерла щечку, на которую скатиласьпредательская слезинка. – И ворчите, и ворчите… Ренаточку, покойницу,вспомнили…

– Зато вы сделались избыточно благостны, моя милая, –буркнул Сазонов, который сегодня не говорил, а именно буркал, хмыкал, бормотал,ворчал или даже взрыкивал. – Ни с того ни с сего сделались сентиментальны,словно…

– Ну договаривайте, договаривайте! – задорно воскликнулаИнна Яковлевна, привычно вытаскивая из очередной решетки уже вовсе ободранныйкаблучок. – Словно мамаша, которая выдает замуж свою единственную дочку? Ну чтоделать, если я себя именно так ощущаю! И какая разница, что меня пригласилибыть подружкой невесты?

– «Мне не к лицу и не по летам…» – пробормотал ВсеволодЮрьевич.

– Ой, только не продолжайте! – моляще простонала ИннаЯковлевна, которая во времена оны не только чужие стихи читывала, Пушкина темпаче, но и писала собственные (под псевдонимом Фламандская). – Сама знаю, чтопора мне быть умней, но ведь это очень трогательно – тайное венчание. Я и неподозревала, что в наше время такое возможно. Как странно, что господа Ле Буастоль суровы к любви милой девочки.

– Буржуи! – презрительно фыркнул Сазонов. – Мещане! Свободачувств, свобода выбора для них невозможна. Все заковано в рамки условностей.

– Честно говоря, в этом что-то есть, – хихикнула, какдевочка, Инна Яковлевна.

– В рамках условностей? – уставился на нее с откровенноошарашенным видом Сазонов, у которого была отменная память. Он многое помнил обИнне, многое знал о ней, и уж чем-чем, а соблюдением условностей она никогдасебя не обременяла. Чего вдруг ее потянуло к порядочности? Неужели и правда –стареет подруга его былых приключений? Но тогда, значит, стареет и он? Стареети когда-нибудь умрет? Нет! Этого не может быть!

– При чем тут условности?! – Голос Инны отвлек ВсеволодаЮрьевича от мрачных мыслей. – Рита – дочь сам знаешь кого.

– Да уж, – кивнул Сазонов с брезгливым видом.

– И как тут не увидеть руку Всевышнего? – продолжаларассуждать Инна Яковлевна. – Сначала дочь человека, который сыграл в нашейжизни самую роковую роль, спасает мою собственную жизнь (ведь неизвестно, чтобыло бы со мной без бумажки о крещении, которую я получила с ее помощью на рюЛурмель), а потом оказывается, что во всем Париже ей совершенно некогопригласить в качестве своей подружки на тайное венчание, и она обращается комне. Конечно, она понимала, что я не смогу ей отказать.

– Да уж, запутала нас судьба, – усмехнулся Сазонов. – Отдуши надеюсь, что наше участие в этой романтической эскападе не вскроется и непоссорит нас с Ле Буа. Честно говоря, я имею кое-какие виды на Алекса. Рано илипоздно фашистов из Франции вышвырнут, и тогда Ле Буа снова приберут к рукамсвои знаменитые бургундские виноградники. Сознаюсь, моя заветная мечта –коротать век управляющим одного из них. Подальше от суеты и, как принятовыражаться, соблазнов большого города.

– Сеть, пошлости сеть… – задумчиво проговорила ИннаЯковлевна. – Набросить, скрутить, раздеть… Свалить, навалиться, взять… Душу итело смять…

Всеволод Юрьевич понял: камешек в его огород. То, что онговорит, кажется Инне сущей пошлостью. Сама хороша! А процитировала строчки,единственные из своих стихов, которые хоть кто-то, в том числе и сама поэтесса,способен вспомнить. С его языка уже готова была сорваться колкость на эту тему,но Всеволод Юрьевич примолк. Да ладно, чем бы дитя ни тешилось… Пускай Иннатешится и стихами этими, и новой ролью: доброй бабушки-подружки при юнойневесте. Тешит ее и двусмысленность ситуации, а еще – необходимость соблюдатьпри венчании законы конспирации, которые она столько лет ловко соблюдала.Война, а тут свадьба… Как же странно все сходится в жизни, как все близко –жизнь и смерть, любовь и ненависть…

Сазонов прекратил свое сомнительное философствование: они сИнной уже подошли к собору Нотр-Дам де Лоретт и остановились около высокогокрыльца, неприметно (вполне профессионально) озираясь. Улица почти пуста. Оченьудачно выбрано время и место! Кому придет в голову, что почти в центре Парижа вразгар дня будет свершаться тайное венчание?

Слежки нет, подумал Всеволод Юрьевич. Хотя кому за нимиследить-то? Рука Москвы в оккупированный Париж никак не дотянется. Вот развечто рука Ле Буа… Но ни возмущенной Татьяны, ни ее верного Алекса не видно. Путьсвободен!

Сазоновы поднялись на крыльцо и вошли в храм. Солнце, вовсюсиявшее на улице, не в силах было просочиться сквозь темные, синие с красным,витражи, и кругом царил полумрак. Пахло ладаном. «Религия – опиум для народа» –вспомнил Сазонов лозунг своей боевой революционной юности и с удовольствиемпотянул ноздрями сладковатый, чуточку дурманный дух. А что, пахнет опиум оченьприятно!