Цилечка очень расстроилась и совершила героический по темвременам поступок: взяла и поехала к Лене. Старый приятель встретил ее наудивление трезвым. Более того, на кухне, на колченогом столе лежала стопкаисписанной бумаги.

– Ты работаешь? – осторожно спросила Циля.

– Да, – кивнул Фомин, – не могу не писать. Вот, смотри.

Он распахнул буфет и показал ей папки.

– Представляешь, – засмеялся Фомин, – раньше я имел огромныйкабинет. Сонька мне кофе на подносе таскала, бутерброды икрой мазала, аработалось с трудом. Еле-еле книгу писал, с трудом из себя выдавливал. А сейчасживу в норе, жрать нечего, кофе даже не нюхаю, хаваю крупу «Артек» на воде, авдохновение просто прет! Циля, я наваял за двенадцать месяцев восемь повестей!Восемь! Одна лучше другой, уж поверь мне!

– Ты не пьешь? – уточнила Циля.

– Закончу книгу, – вздохнул Леонид, – посмотрю на рукопись,пойму в очередной раз, что ее никогда никто не опубликует, и ухожу в запой,недели на две. Потом прихожу в себя и опять к столу.

– На что же живешь?

Леня пожал плечами:

– Книги продаю из библиотеки, запонки в скупку снес, да мнемного не надо.

– А Соня где? Дети как?

Фомин усмехнулся:

– Живут себе. Сонька уборщицей работает. Она же от меняушла.

Циля мысленно увидела Соню в красивой каракулевой шубке иошарашенно переспросила:

– Уборщицей? Где?

– В детском доме, – ответил Леня, – в Подмосковье.

– Но почему же в таком ужасном месте?

– Так больше никуда не брали, – вздохнул Фомин. – В Москвенечего было думать на работу пристроиться. Куда ни придет – везде анкета. Чутьукажет: мужа исключили из Союза писателей, сразу слышит:

«Вы нам не подходите». В дворники она идти не пожелала,стеснялась лопатой махать, на завод тоже не пойти, вот и прибилась к приюту. ВКозюлине устроилась.

– В Козюлине? – воскликнула я, мигом вспоминая поездку в этоместо.

Развалившийся на части персик, прадедушка «Мерседесов»,Лизочек, лихо управлявшаяся на заднем сиденье с веревками, ее папа Назар…

– В Козюлине, – повторила Циля, – забыть такое названиеневозможно! Представляете, я решила к Соне съездить, знаете, чувствовалакакое-то неудобство! Дело в том, что Соня моя родственница, очень-оченьдальняя. Я ведь ее с Леней сосватала, думала, Фомин удачливый прозаик, станетжить моя троюродная племянница в достатке, а вышло черт-те что!

Циля поехала в Козюлино, нашла детский дом и обратилась кодной из сотрудниц:

– Простите, где можно найти Соню Фомину?

Вместо того чтобы спокойно ответить на ее вопрос, служащаянахмурилась и рявкнула:

– А вы ей кто?

– Тетка, – выпалила от неожиданности Циля.

Она на самом деле не могла точно назвать своего родства. Уматери Цили имелась сестра, а у той сводный брат – отец Сони, который женилсятри раза…

В общем, без бутылки не разобраться, но Цилина матьподдерживала родственные связи с пятой водой на киселе, поэтому на праздники уних за столом собирались все родичи, и Циля по непонятной причине величала Сонюсвоей племянницей.

– Ах тетя! – перекосилась служащая. – Вы зайдите к нашейдиректрисе, к Ольге Ивановне, она вам все и объяснит!

Недоумевая, Цилечка нашла кабинет начальницы, а в немдовольно молодую женщину, скорей всего, недавнюю выпускницу педагогическоговуза. Девица, услыхав: «Мне нужна Ольга Ивановна», – спокойно ответила:«Слушаю».

Узнав, что перед ней родственница Сони, Ольга Ивановна тяжеловздохнула и сказала:

– Я никого не осуждаю, хорошо понимаю, иначе Соне просто невыжить!

– Что случилось? – напряглась Циля.

Директриса поправила волосы и рассказала жуткую историю.Цилечка сидела ни жива ни мертва, такого поворота событий она никак не ожидала.

Соня устроилась в детский дом от безысходности.

Ольга Ивановна просто пожалела ее, это с одной стороны. Сдругой, Соня ей казалась порядочной женщиной, и еще у нее имелись детки,близнецы, мальчик и девочка. Когда Оля впервые увидела ребят, ее прошибласлеза. Несчастные явно недоедали. Крошечные, худенькие, не говорящие ни слова.И одеты они оказались хуже детдомовских.

– Господи, – всплеснула руками Оля, – вы же вроде недавно внищету впали! Неужели от прежней, сытой жизни ничего не осталось?

– Все продала, – мрачно сказала Соня, – мне их кормить надо,а муж в алкоголика превратился.

Оля только качала головой. Вот уж горе! Дети были похожи наузников концлагеря, при этом сама Соня выглядела вполне прилично. У ребятсветились дырками ботинки, а на ногах у мамаши были вполне приличные туфли.Впрочем, наверное, кто-то подарил ей обувь, решила Оля.

Не знаю, как сейчас, но в советские времена сдать сына илидочку в детский дом было очень легко. Вы писали заявление, ну типа: «Прошу всвязи с трудным материальным положением временно оставить моего ребенка вгосударственном учреждении». И все. Усыновить такое дитя было нельзя, мать жене отказывалась от него, просто на время отдавала, и многие женщины, решив своипроблемы, забирали потом детей домой. Вот Оля, человек жалостливый, и сказалаСоне:

– Жить вам, похоже, негде.

– Да, – кивнула Соня, – ушла от алкоголика и из милости полюдям скитаюсь.

– Давай оформим твоих детей к нам, они получат еду, одежду,а ты сама можешь ночевать здесь в кладовке, – предложила директриса.

Соня с радостью согласилась. Три месяца она исправноработала нянечкой, шесть дней в неделю, и на воскресенье уезжала в Москву. Олянарадоваться не могла на новую служащую.

– Вот, – ставила она всем в пример Соню, – не пьет, некурит, не ругается.

Хвалила, хвалила и сглазила. Однажды Соня не вернулась изМосквы. Оля сначала решила, что санитарка опоздала вечером на электричку, и нестала особо беспокоиться. Но Соня не приехала утром, в обед ее не было и в ужинтоже. Через день Оля забила тревогу, она стала искать Соню, но та словно подземлю провалилась. По месту ее прописки жил невменяемый пьяный мужик, которыйна вопрос: «Где ваша жена?» – ответил: «Ушла, не знаю куда».