— Расскажите мне про себя, — попросила она.

Он улыбнулся.

— Вы же читали мою биографию.

— Читала. Вашу гениальную биографию, — поправила она серьезно. — Пятый ребенок графа Лестбрук, очень поздний. В пять лет открылся стихийный дар, в двенадцать родовой. Но я не хочу про биографию. Я хочу про вас. Что вы любите?

— Науку, — ответил он.

Принцесса рассмеялась. На диво уютно было слушать ее тихий смех и чувствовать, как подрагивает она под крылом. И весь этот дом был наполнен теплом.

— Я имела в виду что-то не настолько очевидное. Растения и работу в лаборатории можете тоже опустить. А также запугивание студентов.

Теперь смеялся он.

— И все же? — поторопила она властно.

— Я люблю вставать рано, Алина. Люблю рассветы.

— Уже лучше, лорд Макс. А я — читать.

— Чтение, да.

— Кино?

— Нет времени.

— А любимое животное?

— …Кот.

— О, — она оживилась, — неужели вы любите кошек? Неожиданно.

— Не люблю, а терплю. Одного конкретного, — почти не улыбаясь, поправил он.

— Ну хорошо. Любимое блюдо?

— Кофе.

Снова смех, ее смех.

— А в детстве?

Он задумался.

— Ромовый мокрый кекс. Единственное, что матушка готовила своими руками. На дни рождения. Семь раз в год. И первый кусок всегда был отцу.

— Они любили друг друга? — прошептала она.

— Думаю, да. Они прожили жизнь в глубочайшем уважении.

— Вы скучаете по ним?

Он помолчал.

— Я родился, когда матери было почти пятьдесят, а отцу под шестьдесят. Они умерли, когда мне не было и пятидесяти. Более тридцати лет назад. Я не скучаю. Я отпустил их.

— А ваши братья и сестры? Вы общаетесь с ними?

— Все умерли, Алина. Младшая из сестер была старше меня на восемнадцать лет. Только старший брат прожил больше ста десяти. Это довольно тяжело — смотреть как стареют и умирают не только братья и сестры, но и племянники с племянницами. Как те, кого ты помнишь младенцами, становятся стариками. А ты все такой же. Поэтому я не поддерживаю отношения с семьей, принцесса.

— И поэтому у вас нет детей? — понимающе прошептала она.

— Скорее, потому, что я никогда не испытывал в них потребности.

— Как и в жене, — усмехнулась она. — Я помню. И каково это — жить восемьдесят лет и оставаться молодым? — крыло ее чуть трепетало, грея и скользя по его спине.

Он помолчал.

— Равнодушно, Алина. Ты видишь, как люди совершают все те же ошибки, что и десятки лет назад, как рождаются и умирают, как ничему не учатся, как кипят такие же страсти, просто в другом антураже, и поэтому история повторяется. Люди все так же управляемы, все так же подвержены стереотипам. И только единицы обладают критическим мышлением и способностью подвергать все сомнению, думать самостоятельно, а не повторять за кем-то. Долгая жизнь развивает равнодушие и отвращение к людям.

— Равнодушный человек бы не отправился за мной сюда, — горячо возразила она.

— Вы — особый случай, Алина.

Она улыбнулась.

— Хорошо, что вы это понимаете, лорд Макс. Расскажите еще что-нибудь. Как проснулся ваш стихийный дар?

— Я вырастил на деревянной лошадке побеги.

— Не верю, что у вас была лошадка, — пробормотала она со смешком. — Не верю, что вы были маленьким. Это же невозможно представить! Вы были противным ребенком?

— Очень хочется вас порадовать и сказать, что да. Но нет. Я был тихим, любил читать и расковыривать игрушки.

— Точно как я, — принцесса пошевелилась, сдерживая зевок. Руки их так и были переплетены, и Макс то и дело чуть сдвигал большой палец, чтобы коснуться запястья над ее браслетом. — Я читала все время. Ничем больше не интересовалась. Мама приказала покупать мне те книги, которые я хочу, и всегда говорила, что у меня будет необыкновенное будущее. Даже стихийный дар обнаружился, когда я в тринадцать захотела взять книгу с полки, а она дернулась ко мне, пролетела полметра и упала.

— Непроизвольная левитация, — кивнул Тротт.

— Я так и не смогла повторить ее осознанно. Но второй раз это произошло в школе с цветком, на биологии, и меня распределили на дополнительные занятия, куда ходили школьники с даром. Почти все были такими же слабыми, как и я.

— Но не такими же упорными, да?

— Да, — она посмотрела ему в глаза. — Кстати, об упорстве. Перед тем как мы завтра уйдем… будем снова убегать и сражаться, л-лорд Макс… вы н-не хотите меня п-поцеловать?

Сердце заколотилось.

— Алина…

Она, выдернув ладонь, прикрыла ему рот, а затем, подавшись вперед, мягко приникла губами к губам.

Мягкость и жар. Мгновенное возбуждение. И почти невыносимое желание раздвинуть ее губы языком, вплести пальцы в волосы, прижать к себе ближе, плотнее, сильнее.

Макс закрыл глаза, не отвечая и не отстраняясь, и почувствовал, как принцесса улыбается ему.

— Не всегда упорство п-помогает, правда, лорд Тротт?

— Сейчас оно бессмысленно, Алина.

Дыхание его сбоило.

— Да, — прошептала она горько. — Я знаю. Если бы… — голос ее прервался. — Если б-бы вам не п-пришлось умирать, профессор. Если бы мы в-вернулись оба… я бы не стала развод-диться с вами. А вы?

Он не хотел думать о том, что может быть — потому что для него это «может» не существовало. Но принцесса ждала ответа.

— Я бы дал вам время передумать, — мягко сказал он. — Лет семь. Или двадцать.

— Я бы не передумала, лорд Макс.

— Думаю… я мог бы с этим смириться, Алина.

Она разулыбалась. В глазах ее появились слезы.

Макс коснулся губами ее лба, и она так и замерла. Отчаянная, испуганная и очень упорная девочка.

Он не отстранялся, пока дыхание принцессы не стало ровным и глубоким, а тело не расслабилось — и сам заснул почти сразу, чувствуя в полудреме, как разворачивается она, привычно прижимаясь спиной, и как снова щекочут нос светлые волосы.

Через некоторое время из брачного дома вышел человек с крыльями и направился к храму богини Хиды. На площади уже догорали костры и последние празднующие сидели вокруг одного из них и пели песни.

— Болтливые они у тебя, — заметила старуха Ледира, делая знак, чтобы неши удалились.

— Дурные, — проворчал