— Маму не могут посадить в тюрьму, — сказал Маркус, побелевший как полотно. — Не могут.

— Могут! Она сама мне сказала! «Тебе надо ехать с папой, — сказала она мне, — потому что если я оставлю тебя при себе, то меня посадят в тюрьму за то, что я ослушалась судью. Тебе нельзя жить со мной», — говорила она и все плакала, плакала так, что я почти не понимал ее слов…

— А когда она прощалась со мной, то не плакала, — сообщила Мариана. — «До свидания, дорогая, — сказала она мне, — я буду очень по тебе скучать». Фи! Ей было все равно. Когда она думала, что может оставить тебя, она с радостью прощалась со мной. Но меня она не проведет! Я знаю!

— Она, должно быть, думала: «Скатертью дорожка!»

— О! Противный, гадкий мальчишка!

— Мариана, не надо, не надо!.. — в ужасе воскликнул Маркус, но было уже поздно. Мариана дала Филипу звонкую пощечину, а он вскочил на ноги и толкнул ее так сильно, что она отлетела к стене и разрыдалась.

— Нет, честное слово! — повторил Уильям в третий раз. — Где ты воспитывался, Филип? Разве тебе не говорили, что девочек бить нельзя?

— Не плачь, Мариана, — сказал ужасно расстроенный Маркус. — Пожалуйста. Я этого не вынесу. Не плачь.

Мариана рыдала в изящный кружевной платочек.

— Послушай, — сказал Уильям Филипу, — мне кажется, тебе надо извиниться. Мне кажется…

— Кому какое дело, что ты думаешь! — закричал Филип, побагровев от гнева. — Кто ты такой? Кто ты такой, чтобы мне указывать, чтобы…

Мама вошла в комнату.

Мы повернулись к ней. Мариана прекратила всхлипывать и позволила Маркусу поднять ее на ноги. Наступила тишина.

— Боже мой, — спокойно сказала мама. — Ужин остынет. Я думала, вы настолько голодны, что не будете ругаться, по крайней мере, пока едите. Уильям и Адриан, сядьте и доешьте все, чтобы на тарелке ничего не оставалось. Мариана, дорогая, что случилось?

— Ничего, — сказал Маркус, прежде чем Мариана смогла открыть рот. — Совсем ничего. Все нормально, спасибо, миссис Парриш.

— Ты в порядке, Мариана?

Мариана высморкалась и бросила косой взгляд на Маркуса.

— Да, тетя Роза.

— Хорошо. Тогда садись и ешь. Я на всякий случай принесла еще один кувшин молока. Хочешь еще, Филип?

Филип, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

— Мама, — сказал я в ярости, — мама, это Филип виноват. Филип ударил Мариану, и она…

— Адриан, — с нажимом произнесла мама, — я не хочу, чтобы вы друг на друга ябедничали. Маркус и Мариана не жаловались на Филипа. Если их ссора не имела к тебе никакого отношения, тебе не на что жаловаться.

Какое-то темное чувство, слишком сильное для понимания, заставило меня положить нож и вилку и отодвинуть стул.

— Я иду в постель.

— Очень хорошо, дорогой, — сказала мама. — Ты, должно быть, устал с дороги. Через четверть часа я приду пожелать тебе доброй ночи.

Я поплелся наверх, кипя от ярости, и с удивлением обнаружил, что Филип тоже раздевается. Мы молчали. Я сходил в ванную, помылся, вернулся и прочел несколько страниц, ожидая маму.

Она пришла через пять минут. Филип уже лежал в постели, глаза его были закрыты.

— Ты был в ванной, дорогой? Помыл за ушами?

— Конечно, — ответил я холодно.

Она улыбнулась, и неожиданно я прижался к ней и зарылся лицом ей в грудь.

Она поцеловала меня:

— Не забудь помолиться.

Я привычно начал читать «Отче наш» с долженствующими присовокуплениями: «Господи-помилуй-маму-и-папу-и-Уильяма-и-всех-бедных-и-страждущих-аминь», — закончил я и, поднимаясь с колен и укладываясь в постель, украдкой посмотрел на неподвижную фигуру Филипа.

— Спокойной ночи, дорогой. — Она снова поцеловала меня и подоткнула одеяло: — Спи спокойно.

— Спокойной ночи, мама.

Она подошла к другой постели.

— Спокойной ночи, Филип, — сказала она, поцеловав в щеку и его.

Он ничего не сказал. Он притворялся, что спит, но я знал, что он не спит. Она подоткнула и расправила его одеяло. Затем выключила свет и вышла, закрыв за собой дверь.

Наступило долгое молчание.

— Ты что, безбожник? — запальчиво спросил я в темноте. — Ты что, не молишься?

Никакого ответа.

— Я думаю, ты безбожник, — сказал я. — Тебя воспитали безбожники, а твоя мать — ведьма.

— А я думаю, — произнес он громким, ясным голосом, — что ты ублюдок, а твоя мать потаскушка.

Я не колебался ни секунды. Сорвал одеяло и, словно пуля из ружья, пролетел через комнату и набросился на него.

Он меня ждал.

Мы затеяли дикую драку.

К сожалению, преимущества были на его стороне. Он был больше меня, крепче сбит и сильнее. Когда силы мои начали убывать, я испугался.

— Пх! — хватал я ртом воздух. — Пх!

Но Филип не подчинялся никаким обычным школьным правилам драки. Он продолжал схватку. Я уже чуть было не унизил себя бегством в коридор, когда оттуда послышались шаги. В следующую секунду в комнату вошел папа и увидел, что мы на полу тузим друг друга.

В комнату проник свет из коридора. Папа издал возглас, поднял нас за шкирки и резко встряхнул.

— Что это такое? — Он отпустил нас и зажег газ. — Я шел пожелать вам спокойной ночи, — отрывисто сказал он. — Я думал, вы оба в постели, а не возитесь на полу, как беспризорники. Кто в этом виноват?

— Он, — сказали мы с Филипом хором и в ярости посмотрели друг на друга.

— Врешь! — закричал Филип. — Это ты начал! Ты меня оскорбил!

— А ты еще хуже меня оскорбил!

— Ты первый меня оскорбил!

— Тихо! — гаркнул папа так громко, что мы оба подпрыгнули. Он повернулся ко мне. — Ты первый нанес оскорбление?

— Да, но…

— Послушай меня, Адриан, и слушай очень внимательно. Я не собираюсь терпеть такое поведение. В следующий раз, если ты опять затеешь ссору, я тебя выпорю. В этом доме будет мир и порядок, и я не потерплю, чтобы кто-либо из вас затевал драку за моей спиной. Будешь вести себя как следует или будешь бит. — Он повернулся к Филипу. — Ты меня слушаешь?

— Да, сэр.

— В таком случае я предлагаю тебе принять мои слова в качестве последнего предупреждения и взять себя в руки, не дожидаясь, пока я достану палку. Ты будешь вежлив со своими братьями, вежлив со своими сестрами, вежлив с тетей Розой. Ты будешь отвечать, когда к тебе обращаются, и держаться как положено. Твои грубости мне уже надоели, и я не намерен далее оставлять их безнаказанными.

— Да, сэр, — сказал Филип покорно.