— Это похоже на развод, — заметил я, озадаченный.

— Это немного похоже. Но при раздельной жизни брак все еще существует, а при разводе брак перестает существовать, и обе стороны опять могут вступить в брак.

— Ей надо с ним развестись! — сердито сказал Уильям. — Какой смысл в раздельной жизни? Это несправедливо!

— Я знаю, что ее решение — правильное или неправильное — очень неприятно для нас всех, — согласилась мама без колебаний, — но мы должны помнить, что для папы это еще хуже, потому что ему неприятно, когда мы несчастливы. Поэтому мы не должны жаловаться. И еще у папы сейчас много других забот, поэтому мы не должны добавлять ему неприятностей. Например, я знаю, что он очень беспокоится о тех шестерых детях. Он и миссис Касталлак не могут прийти к соглашению, где им теперь жить, поэтому ему приходится часто ездить в Лондон с тех пор, как вы приехали домой на каникулы. Ему надо было проконсультироваться с судьей, потому что только судья может решить это дело.

— А судья решит в пользу папы?

— Мы еще не знаем, что он решит. Но я думаю, что вам нужно знать, что дети могут приехать сюда. Миссис Касталлак ведет себя не очень разумно, и судья может решить, что ей нельзя оставить даже девочек. Но что бы ни случилось с девочками, папа почти наверняка получит опекунство над мальчиками, поэтому…

— Надо всеми мальчиками? — спросил я. — Даже над тем, что был в Брайтоне?

— Филипом? Да, конечно. Он лишь ненамного старше тебя, поэтому я уверена, что вы с ним скоро подружитесь.

Я замолчал. Даже тогда я уже знал, что мы с Филипом никогда не станем друзьями.

В конце рождественских каникул Уильям заболел, и мне не разрешили ехать в школу, пока карантин не закончился. У него была дифтерия. Мама неотлучно была при нем, а папа, который от усталости тоже выглядел нездоровым, мотался между комнатой больного в Алленгейте и судами в Лондоне. Наконец мне разрешили вернуться в школу, а Уильям, которому к тому времени стало немного лучше, остался медленно выздоравливать дома. В марте мама повезла его на две недели в Швейцарию, чтобы он окончательно поправился. Я завидовал ему, потому что он развлекался в Альпах, в то время как мне приходилось упорно учиться.

Когда я приехал домой на весенние каникулы, папа встречал меня на вокзале, а рядом с ним на платформе стоял худой, бледный Уильям, который недавно вернулся из Швейцарии.

— Уильям! — радостно кинулся к нему я. — Ты хорошо провел время? Спасибо за открытку! У тебя по-прежнему осложнение на сердце?

— У меня высокое давление, — важно сказал Уильям, — но в остальном я здоров, спасибо.

Папа обнял меня и погладил по голове:

— Ты хорошо доехал?

Я кивнул и осмотрел платформу:

— А где мама?

— Она ждет тебя дома, — сказал папа, — с детьми.

Я остановился как вкопанный. На секунду я встретился взглядом с глазами Уильяма, темными и внимательными. Он на момент состроил гримасу.

— Со всеми детьми, — сказал папа, подумав. — Я привез девочек и Хью неделю назад, а Маркус и Филип приехали из школы в Суррее позавчера. А теперь давай найдем твой багаж и поедем домой.

Как только мы остались одни, я прошипел Уильяму:

— Почему ты не написал мне об этом? Ты ни словом не обмолвился об этом в своих письмах!

— Меня мама просила, потому что не хотела, чтобы ты волновался так далеко от дома. А когда я болел, то все равно писать не мог…

— Какие они?

— Ну, Маркус вполне приличный парень, Хью довольно безобиден, девчонки — просто девчонки, а Филип — это просто кошмар. Самый противный тип, какого я знаю.

У меня волосы встали дыбом.

— Я так и знал, — сказал я. — Я так и знал. Я к нему даже не подойду.

— Придется. Ты будешь жить с ним с одной комнате.

— Что?!

— Спален на всех не хватает. Я живу в одной комнате с Маркусом, и папа сказал, что поскольку вы с Филипом одного возраста…

Я пошел от него прочь. Я прошагал по платформе, подошел к папе и объявил твердо, как только мог:

— Папа, я не хочу жить в одной комнате ни с кем, кроме Уильяма. Не можешь ли ты устроить так, чтобы…

— В карету, Адриан, — коротко сказал папа. — Семейные дела на платформе не обсуждают.

В карете я опять попробовал гнуть свое.

— Папа, я не против жить в одной комнате с Уильямом, но я не хочу жить с…

— Ты сделаешь так, как тебе велят, — сказал он резким, твердым голосом, каким никогда прежде со мной не разговаривал, — и точка!

Я замолчал. Я смотрел на него, мои щеки горели, и я подумал в отчаянии: мы ему больше не нужны. Ему нужны другие дети. И когда карета покатила к Алленгейту, слезы неожиданно защипали мне глаза.

5

Нас вышла встречать мама, она обняла меня так же тепло, как и всегда. Она выглядела совсем как раньше и была так спокойна, что я обнимал ее немного дольше, чем раньше. Когда я наконец ее отпустил и повернулся к открытой двери, я увидел две пары голубых глаз, с любопытством меня разглядывающих.

— Дорогой Адриан, — сказала мама, — познакомься: это Хью, а это Жанна. Хью семь лет, а Жанне пять.

Я холодно на них посмотрел. Маленькая девочка повернулась и в смущении убежала в холл, а мальчик улыбнулся мне. У него была очень приятная улыбка, открытая и искренняя. Золотистые волосы и голубые глаза придавали ему очень невинный вид.

— Ну же, Адриан, — сказал папа. — Где же твои манеры?

Щеки мои опять запылали.

— Привет, — сказал я мальчику.

— Здравствуй, — вежливо ответил Хью и протянул руку.

Помедлив, я пожал ее и отвернулся.

— Как поживаешь, дорогая мама? — четко произнес я. — Спасибо за чудесные открытки из Швейцарии.

— Они тебе понравились? Там так красиво, в следующий раз тебе тоже надо будет поехать и увидеть все своими глазами, — она взяла меня за руку и крепко ее сжала. — Пойдем, ты познакомишься с Маркусом и Марианой.

Маркус уже стоял в холле. Он был высокий, крепко сбитый, у него была ободряющая, дружелюбная улыбка.

— Привет, Адриан, — сказал он и тоже протянул мне руку. — Уильям много о тебе рассказывал. Так приятно наконец тебя увидеть.

Его глаза, светло-голубые, как и у Хью, были чисты, искренни и спокойны. Но почему-то я не мог им доверять. На секунду я представил себе, что меня забрали от мамы и из Алленгейта и отправили жить среди чужих; мне пришло в голову, что я не испытывал бы никаких дружеских чувств к новым людям. Я подумал: они притворяются. Они ненавидят нас так же, как мы ненавидим их. На самом деле они не хотят с нами дружить.

Мы пошли в гостиную. На подоконнике в классической позе сидела самая красивая девочка, какую я когда-либо видел. У нее были темные, красиво уложенные волосы, розово-белая кожа и все те же светло-голубые глаза.