Мама не сказала ни слова.

— Все хорошо, — сказал он, взяв ее за руку, но по-прежнему не глядя на нее. — Все кончено, Роза. Я с этим покончил. Раз и навсегда. Больше никаких неизгнанных духов. Никаких рождественских и пасхальных праздников в Корнуолле. Больше не буду жить на два дома.

— Марк…

— Я покончил с этим, Роза. Все кончено.

— Марк, пожалуйста…

— Понимаешь, я с этим покончил. Раз и навсегда.

— Пожалуйста, — прошептала мама, — пожалуйста, посмотри на меня.

Но он не мог. Он отодвинул стул, сел, но только и смог произнести:

— Все кончено. Я с этим покончил.

Мама очень медленно поднялась.

— Не уходи, Роза!

— Я подожду в гостиной. — Голос ее был слабым. — Пожалуйста, объясни мальчикам.

— Роза…

— Со мной все в порядке, — сказала она. — Ничего страшного. Я не хочу присутствовать при том, как ты будешь говорить мальчикам.

— Роза, моя дорогая Роза… — Он неловко поднялся и первый раз на нее посмотрел. Я не видел выражения его лица. — Это было так ужасно, — пробормотал он, мне было плохо слышно. — Так ужасно. Я не могу объяснить…

— Я понимаю.

— Ты не можешь понять. Это слишком грязно для твоего понимания.

— Все равно. Ничего не имеет значения, если ты…

— Да. Больше всего на свете.

Они посмотрели друг на друга. Мы смотрели на них, но они нас не видели. Мама плакала.

— Тогда все в порядке, — сказала она, отворачиваясь, чтобы мы не видели ее слез, — правда?

— Позволь мне пойти с тобой в гостиную.

— Нет… пожалуйста, Марк. Мальчики…

— Да, — сказал он. — Да, конечно. Мальчики.

— Я подожду тебя в гостиной.

— Очень хорошо.

Мы проследили взглядом, как она вышла из ресторана и скрылась из виду. Наконец папа сел напротив нас, жестом подозвал официанта и заказал стакан бренди. Мы молча смотрели, как он достает сигару, зажигает ее. Потом он медленно произнес:

— Боюсь, мне придется сказать вам кое-что, что надо было сказать очень давно.

Мы ждали, безотрывно глядя на него. Вскоре официант принес ему стакан бренди, и папа выпил половину содержимого почти в ту же секунду, как взял стакан в руку.

После долгого молчания он сказал:

— Должно быть, вам хочется знать, кто эта женщина и кто этот мальчик.

Мы по-прежнему молчали.

— Наверное, они твои знакомые, — наконец неловко произнес Уильям.

— Да, — сказал папа. — Да.

Он стал играть с сигарой и сказал без выражения:

— Этот мальчик мой сын.

Мы уставились на него.

— Ты хочешь сказать, он наш брат? — спросил я, и мое сердце быстро забилось.

— Ваш сводный брат. А женщина, что была с ним, — его мать.

— Ты хочешь сказать… — Я запутался. Я почувствовал, что моя система классификации начала разваливаться: — Но ведь это противозаконно, — произнес я наконец, — быть женатым на двух женщинах сразу?

— У меня только одна жена.

— У той дамы появился ребенок, хотя она не была за тобой замужем?

— Она моя жена, — сказал папа. — Ваша мама мне не жена.

Мы посмотрели на него, ничего не понимая. Он отхлебнул еще бренди и принялся рвать сигару.

— Извините, — сказал папа больше для Уильяма, чем для меня. — Мне следовало давно сказать вам, но мы были счастливы, и случай все как-то не подворачивался.

Уильям ничего не сказал.

— Но как же тогда вы с мамой могли решиться, чтобы у вас появились мы с Уильямом? — сказал я. — Вы же знали, что это плохо.

— Да, — сказал он. — Это было плохо.

— Но, папа, если вы с мамой хорошие, как вы могли сделать что-нибудь плохое?

— Нет ничего только белого или только черного в этом мире, Адриан. Нельзя делить людей на две категории и вешать ярлычки «хороший» и «плохой». Когда ты станешь старше, ты поймешь. Жизнь не такова.

Уильям сказал таким ледяным тоном, что я едва узнал его голос:

— Почему ты не женился на маме? Почему ты женился на той женщине?

— Потому что мне казалось, что я люблю ту женщину. Я не понимал, насколько сильно люблю вашу маму.

— А сейчас ты ее любишь?

— Очень.

— Почему тогда ты немедленно не разведешься с женой и не женишься на маме?

— У меня нет оснований для развода, — произнес папа ровным голосом. — Я бы женился на маме, если бы мог, но я не могу.

Водя пальцем по рисунку на скатерти, чтобы получше сосредоточиться, я сказал осторожно:

— Получается, что ты как будто женат на маме. И мы как любая другая семья.

— Да. На самом деле мы больше семья, чем многие семьи, которые мне известны.

— Ну, — сказал Уильям громким, резким, неприятным голосом, совсем ему не свойственным, — в таком случае, я не понимаю, зачем люди вообще женятся. Если можно счастливо жить и без Божьего благословения и все же быть как любая другая семья, зачем тогда вообще существует брак? Если женишься неудачно и ничего хорошего не выйдет, то может случиться, что множество людей будут несчастливы, а ты не сможешь жениться на той, на ком надо было. А вот если не женишься ни на ком, тогда не будет несчастливых. Я никогда, никогда не женюсь, никогда в жизни. — И он резко оттолкнул от себя стул и выбежал из комнаты.

Я смотрел, как он убегает, а потом повернулся к папе. Он казался потрясенным и постаревшим. Под глазами залегли темные круги, а вокруг рта — глубокие морщины.

— Ничего страшного, папа, — сказал я, пожалев его за то, что он выглядел таким уставшим. — Можно играть в притворяшки немного по-другому, вот и все. Мы будем притворяться для себя, что вы с мамой женаты.

Он молча покачал головой.

— Папа, значит, неправда, что дедушка Парриш хотел, чтобы мама сохранила его имя?

— Нет, эту историю мама придумала, по глупости или еще почему, чтобы не ранить вас, когда вы были маленькими. Очень жаль, что она… я… не сказали вам правду с самого начала.

Я опять начал водить пальцем по скатерти.

— А Бог думает, что я нечестив и греховен?

— Нет, конечно нет.

— Но вы с мамой — да.

— Мы любим друг друга. Господь поймет и простит нас.

— Ты уверен?

— Конечно!

— Но она поступила плохо.

— Все поступают плохо, — сказал папа. — Только святые всегда ведут себя хорошо, а я люблю маму не за то, что она святая. Я люблю ее за то, что она человек.