— У Иры был кавалер?

Фира развела руками.

— Понятия не имею. Могу лишь сказать, что она проявиласебя как благородный, порядочный человек. Сеня ужасно переживал, когда Ирапропала, позвонил мне и, чуть не плача, спросил: «Ира не у тебя?» Когда сКатюшей случилось несчастье, он даже не вздрогнул, буркнул лишь: «Дурнаяматеринская кровь, моего ничего нет», — а из-за Иры убивался. Бедная,бедная девочка. Небось ее мерзавцы убили, польстились на драгоценности ихорошую одежду. Сеня Ире ни в чем не отказывал, баловал, обвешивал золотом, онсчитал ее своей настоящей дочерью, а Катю не любил.

Разговор иссяк. Следовало откланяться и уходить. Но я никакне мог заставить себя встать с дивана. Фира смотрела на меня прекраснымибездонными глазами. В них застыло спокойное ожидание. И тут я, ощущая себяполным идиотом, почувствовал, как к моим щекам приливает кровь. Покраснев,словно глупый подросток, я совершенно неожиданно произнес.

— Фира, если вы сегодня свободны, мы могли бы пойти вресторан или в Большой зал консерватории на концерт.

Госпожа Базилевич мягко улыбнулась, в ее лице непромелькнуло ни малейшего удивления, очевидно, она давно привыкла к тому, какоевпечатление на мужчин производит ее красота. Но она не успела мне ответить.Дверь класса приоткрылась, и в щель заглянул маленький, тощенький мужичонкасамого плюгавенького вида.

— Фира, — пропищал он, — извини, мне надоехать к Левушке, тебе придется одной домой отправляться.

— Надо так надо, — спокойно ответила Фира, невыказывая ни малейшего недовольства, — не волнуйся, милый!

Тщедушное существо кивнуло и исчезло. Я пребывал в состояниилегкой растерянности, вновь повисло молчание.

— Больше спасибо, — нарушила томительную паузуФира, — но я замужем и не могу принять ваше предложение.

Я постарался сгрести в кучу все самообладание. Замужем? Заэтим сушеным кузнечиком? Однако каким образом сей невзрачный тип сумел окрутитьтакую женщину? Надо было уходить, и тут я от растерянности ляпнул ужсовершенную глупость:

— Ну я же не предлагаю вам развестись. Просто сходимкуда-нибудь, и все.

Фира снова мягко улыбнулась:

— Спасибо, но я очень люблю своего мужа, и мне приятнопроводить досуг лишь с ним!

Очевидно, на моем лице отразилось горькое разочарование,потому что Фира быстро добавила:

— Иван Павлович, вы очень привлекательный мужчина и обязательнонайдете женщину, которая вас по достоинству оценит.

Внезапно я совершенно по-детски спросил:

— Вы полагаете?

— Всенепременно, — кивнула Фира и коснулась своейладонью моего плеча, — я точно знаю!

Тут дверь снова распахнулась, и появилась группа детей,одетых в странные черные костюмы с белыми пятнышками.

— Эфирь Яковлевна, — заныли они, — мы васзаждались.

— Сейчас, крошки-доминошки, — улыбнуласьФира, — можете пока готовиться, а я гостя провожу.

Пришлось мне встать и нехотя двинуться к двери.

Дети, шушукаясь и толкаясь, выстроились изломанной линией.

— Что они будут делать? — спросил я.

Честно говоря, мне хотелось использовать любую возможность,чтобы задержаться хоть на пару минут.

— Мы готовили выступление, — охотно объяснилаБазилевич, — в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашейшколы. Это танец «Домино».

— «Домино»?

— Ну да! Видите — дети изображают костяшки. Оченьсимпатично получается!

— Какая интересная идея! — восхитился я. — Выгениальный педагог!

— Что вы, — смутилась Фира, — я всего лишьсамый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живыешахматы играли еще во времена Римской империи.

— Надо же! — кивнул я. — Никогда не слышал отаком.

— Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова«Люди и игры», — посоветовала мне Фира, — вот там об этом подробнонаписано. — Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала: —Итак, танцуем!

Нора забрала у меня диктофон и велела:

— Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!

Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси иОреста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, всеидет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки,потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мнемалы.

Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидевна своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведьнеизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайловичсамой важной своей задачей считают «откармливание» хозяев. Хотя они же непривязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказатьсяот ужина…

В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив тихо радио,начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются,парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку иливообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинаютизливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволейприходится есть.

Вообще говоря, своей пламенной заботой они довели нас сНорой почти до безумия. Никогда бы не подумал, что это возможно. Вот сейчас явошел в комнату и увидел, что Муся расстелила мне постель, взбила подушку, а наодеяло положила теплую фланелевую пижаму, кстати, сие ночное облачение онакупила лично. Я, извините за интимную подробность, предпочитаю спать в чем мамародила. Мне неудобно в куртке и брюках лежать под одеялом, к тому же жарко. Намой взгляд, лучше иметь теплое одеяло. Но у Муси имелось свое мнение по этомуповоду, и она, не поленившись, сгоняла в магазин. Теперь мне предписываетсяспать в пижаме. Радует лишь то, что Муся не приобрела для меня ночной колпак иночной горшок. Еще она удалила из моего ночника двадцатипятиваттовую лампочку иввернула туда более мощную. Я люблю вечером читать в полумраке. Но Муся пришлав ужас:

— Вы испортите глаза!

Я попытался отшутиться:

— Ну сколько мне еще осталось! На мой век этих глазхватит.

Сказал и горько пожалел об этом. Муся моментально захлюпаланосом.