— Я не переживу вашей кончины! — зарыдала она.

Пришлось утешать горничную, и теперь ради ее спокойствия мнеприходится лежать вечером при свете прожектора. Ей-богу, я все больше и большеприхожу к выводу, что наша Ленка, тоскующая сейчас со сломанной ногой вбольнице, не самый плохой вариант домработницы. Да, она мерзко готовит, плохоубирает, ворчит по каждому поводу и никогда не записывает фамилии тех, ктозвонит по телефону в ваше отсутствие. Зато она не мешает вам жить. Муся жебезупречна со всех сторон. Перед телефоном у нас теперь лежит блокнот, гдекорявым почерком написано: «12 числа, месяц февраль, звонил Рогов КонстантинБорисович, хотел поговорить с Элеонорой. Цель разговора: не сказал». Но почемуже мне кажется, что с Ленкой жить комфортней? Нет, человек неблагодарноеживотное, чем лучше ему делаешь, тем хуже он к вам относится.

Заперев тщательно дверь (кстати, до появления в нашем домеМуси я никогда не пользовался ключом, Ленке и в голову не приходило ворваться вмою спальню, а Муся вполне способна влететь сюда и начать подтыкать одеяло), ямирно сел в кресло, слегка приоткрыл окно и начал курить, слушая радио. Шлапередача, посвященная музыке.

— Как ты относишься к группе «Мармелад»? — гнусавоспросила ведущая.

— Прикинь, Маньк, — ответил гость, — этикозлы из «Мармелада» считают, что лабухают музыку! Да это отстой! Не вставляетона меня! Козлятина!

— Ну ты ваще и злой, — восхитилась диджей, которуюгость без особых церемоний величал Манькой, — прям весь зашился! А вот Петькаиз «Мармелада» говорит, что ты, Пашка, говнюк!

— Забил я на его слова, — фыркнул Пашка, —плюнул и растер. Я говнюк? И … со мной! Только Петька кто? Педрила! Ваще у насодни педики на сцене, только я мужик! Девки, слыхали? Все ко мне!

Из динамика понеслись довольное, визгливое хихиканье ведущейи густой хохот гостя.

— Ну ты, блин, Пашка, приколист, — восторгаласьдиджей, — я просто описалась!

— Памперсы на эфир одевай, — ржал очень довольныйсобой Пашка.

Я не стал слушать, чем закончится эта восхитительнаяпередача, и выключил приемник. Наверное, я начинаю стареть. Один из признаковутраты молодости — это заявление: «В мое время молодежь была иной». А и правдаиной! Впрочем, и радио вещало по-другому. Вышеупомянутых Маньку и Пашку вприснопамятные советские времена не допустили бы к микрофону даже на пушечныйвыстрел. Да и прямых эфиров тогда не было. Хотя и раньше случались разныеказусы, смешные оговорки и нелепицы.

Я, будучи одним из редакторов толстого журнала, подрабатывална радио, писал для эфира обзоры литературных новинок и частенько появлялся вбольшом мрачно-каменном доме на Пятницкой улице. Очень хорошо помню однузамечательную историю.

В те годы все материалы, которые предстояло озвучить вэфире, обязательно проходили цензуру и тщательную проверку. Читало их огромноеколичество народа: редактор, зав. отделом, завершал цепь проверяющий, таксказать, «свежая голова». Человек, озвучивавший текст у микрофона, не имелправа добавлять никакой отсебятины, как напечатано — так и читай. Отступившемуот этого правила грозило увольнение. Сейчас, когда диджеи высказывают все, чтоу них на языке, трудно себе представить, в каких жестких рамках работали вкоммунистические времена их коллеги.

Так вот, придя в очередной раз на Пятницкую, я столкнулся сКолей Мамоновым. Бледный Николаша трясущейся рукой хлебал из мензуркивалокордин.

— Что случилось? — испугался я. — Врачапозвать? Сердце прихватило?

Мамонов навалился на меня:

— Пошли покурим, сейчас расскажу.

Мы пришли в курилку, и он выложил дивную историю. Он в числепрочих готовил передачу на тему религии. В те времена это была обличительнаяпрограмма с девизом «Бога нет». Но Николай человек верующий и старался по мересил делать программу хорошо. Он придумал хитрый ход, рассказывал весьмаподробно эпизод из Библии, растолковывал его, а потом бросал вскользь фразу:

— Вот как церковники оболванивают простых людей.

Самое интересное, что ему все сходило с рук. Так вот,написав текст очередной передачи, Николя отнес его машинистке. Там была фраза:«Входит служка, отдает митру архиерею». Для тех, кто не знает, поясню: митра —это такая шапка, часть облачения архиерея.

Машинистка то ли не разобрала почерк Николаши, то лиопечаталась, но к редактору текст отправился в таком виде: «Служка отдает литруархиерею». Редактор возмутился и исправил текст: «Служка отдает архиерею литрводки». Бумажка пошла по кругу дальше и добралась до главного проверяющего. Тотсначала раскричался:

— Пошлятина, такое нельзя выдавать в эфир! — Нопотом успокоился и заявил: — Впрочем: обличение пьянства в среде попов хорошаятема, только мне не нравится слово «литр». — Он схватил ручку, и фразаприобрела такой вид: «Служка отдает чекушку водки архиерею». Затем на текстлегла виза, и бумажонка, совершив круг, вернулась к Николаше. Тот, схватившисьза сердце, увидел, как слово «митра» было сначала превращено в «литру», потомтрансформировалось в «литр водки», затем стало «чекушкой». Главного редакторане было на работе, пока текст «шел» к Николя назад, начальство убыло на очередноесовещание. Совершить обратное превращение «чекушки» в «митру» мог тольковерховный главнокомандующий на радио. Бедному Николаше по правилам надлежалозаписать для эфира безумную фразу про архиерея и бутылку «огненной воды».Мамонов мучился, переживал, но в конце концов нарушил предписания и прочелпредложение в первозданном варианте. Честь архиерея была спасена. Интересно,сколько бы минут сумели проработать при прежних порядках на радио самозабвенныегрубияны Маня и Паша? Да, я определенно старею, вот уже началисьностальгические воспоминания о молодости…

— Ваня, вставай, — раздалось в комнате.

Я рывком сел и пару секунд очумело смотрел на часы. Наконеця понял: семь утра. Заснул я вчера просто мгновенно.

— Ваня, — стучала в мою дверь Нора, — быстрооткрывай, ну сколько можно спать?

Я вскочил, накинул на себя халат и распахнул дверь. Снедовольным видом Элеонора вкатилась в комнату.

— С каких пор ты решил баррикадироваться? —сердито поинтересовалась она.

— Ну… Муся…

— Ясно, — оборвала меня Нора, — можешь непродолжать. Так, я все поняла!

— Вы о чем?

— Знаю, вернее, предполагаю, где Ирина! —торжествующе заявила Нора. — Осталось уточнить мелкие детали. Немедленнопоезжай в «Голубое солнце», там…

— Сейчас семь утра, — осторожно напомнил я.