папы, тоже. Все погибли, но никто не рассказывает, как… – в голове опять послышался голос матери:

– Не утешайте меня, мадам Симона. Маргалит была младенцем, но она страдала. Она тянула ко мне ручки, плакала, а я ничего не могла сделать… – мать что-то пробормотала:

– Бабушка говорила о раввине, – подумала Джеки, – а мама ответила, что даже рав Арье ей не помог. Маргалит страдала… – девочка нахмурилась. Она не знала такого слова, по-французски. Эмиль пыхтел над математикой. Собрав школьную сумку, Джеки, невзначай, направилась в угол, где стоял рабочий стол матери, с пишущей машинкой. В углу Анна сложила картонные папки:

– Мама не только завуч, в школе, она пишет диссертацию. Фрида тоже хочет стать профессором, как дядя Авраам… – Джеки сняла с полки толстый словарь Ларусса. Она быстро нашла глагол:

– Маргалит мучилась, – девочка замерла, – ей было больно… – Тигр мяукнул, Джеки быстро вернула словарь на место:

– Нет, никто не идет. Мама на учительском совете, а бабушка в столовой… – она прислонилась к беленой стене:

– Когда я порежусь, или ударюсь, мне больно. Но бывает и другая боль, как у Фриды или у Тиквы… – мать сказала им, что тетя Цила умерла:

– Она не пережила ранения, – Джеки вернулась к столу, – надо написать Тикве, поддержать ее. Надо вызвать Фриду из больницы, – решила Джеки, – она тоже дружила с Тиквой. Может быть, Фриде станет легче… – дверь, неожиданно, стукнула. Яаков радостно сказал:

– Мама, ты рано… – Анна смотрела на разложенные по столу тетради и учебники, на модели самолетов:

– Я не хочу оставаться вдовой во второй раз… – рука, в кармане куртки, сжалась в кулак, – мальчики каждый день слушают радио, втыкают флажки в карту, а я думаю, как сюда приедет новый офицер, занявший место Шмуэля. Он сообщит, что мой муж геройски пал в борьбе за будущее Израиля… – когда Шмуэль служил в армии, Анна, больше всего, боялась увидеть его на пороге:

– Он ни разу не появлялся в Кирьят Анавим, но тогда не шла война… – Анна заставила себя улыбнуться детям, – если Михаэль вернется, он должен уйти из армии. Не ради меня, ради малышей. Но нигде нельзя спрятаться от смерти. Цила покинула Израиль, и, все равно, погибла… – Эмиль, с облегчением, захлопнул тетрадку:

– Все сделал. Мама, о папе ничего не сообщали… – Анна велела голосу звучать спокойно:

– Нет, милый. Но я уверена, что мы скоро его увидим… – Эмиль кивнул:

– По радио говорят, что Синай станет нашим… – деревянные самолеты разлетелись по полу. Яаков крикнул:

– Бах! Мама, я уничтожил египетскую авиацию, а всех арабов я сброшу в море… – на полу стоял жестяной таз с водой, Яаков метнул туда горсть солдатиков. Тигр испуганно выскочил в окно. У столовой забил гонг:

– Приберите комнату, милые, – Анна боролась с тупой болью в затылке, – и пойдемте ужинать. Бабушка обещала французский яблочный пирог… – малыши засуетились, Анна повторила себе:

– Если… когда он вернется, он подаст в отставку. Я больше не так не могу… – сморгнув слезу, она пропустила детей в коридор.

Впалые щеки доктора Судакова покрывала неухоженная, в сильной проседи борода.

В палате пахло соснами и ванилью, от куска посыпанного сахарной пудрой, яблочного пирога. Окно раскрыли в ясный закат, с койки доносилось мерное сопение. Для Фриды и Моше из детского крыла принесли матрацы, но мальчик предпочитал спать на одной койке с отцом.

Фрида и сама нередко устраивалась под теплым, знакомым боком, прижимаясь щекой к забинтованной руке. Отец обнимал плечи Моше. Рыжие, нечесаные кудри брата рассыпались по наволочке. На ладонях ребенка виднелись свежие ссадины. Днем мальчик помогал в механической мастерской.

Фрида, с учебником, уселась на широком подоконнике:

– Моше любит технику, – подумала она, – только он еще не решил, станет ли летчиком или инженером. Хотя можно заниматься и тем, и другим. Джеки собирается быть врачом, как… – Фрида сглотнула. Она запрещала себе думать о покойной матери, иначе слезы скапливались в глазах, клокотали в горле, подступая ко рту:

– Нельзя плакать, – напоминала себе девочка, – надо быть сильной, для папы и братьев. Но, может быть, Иосифа тоже больше нет… – дядя Меир и Адель с Генриком убеждали ее, что Иосифа, непременно, найдут. Перед отъездом в Иерусалим, Адель, ласково, сказала:

– Посмотри на меня, милая. Я год провела в плену… – в глазах цвета корицы промелькнул холодный огонек, – но я бежала, и добралась до Израиля. Даже если Иосиф попал в руки арабов, он вырвется на свободу. В конце концов, – добавила Адель, – тетя Марта здесь, а на нее всегда можно положиться… – дядя Джон тоже приехал в Израиль, но о нем Адель не упомянула:

– Хоть бы они остались в кибуце, – вздохнула Фрида, – но у них дела, в Иерусалиме… – делами были похороны матери, но Фрида не хотела размышлять о предстоящей церемонии, на военном кладбище, занимающем часть горы Герцля:

– Теперь прибавится еще одна могила, – ветер шелестел страницами учебника, – когда Иерусалим станет единым, мы сможем навестить захоронения… – в этом году Фрида начала учить историю:

– Еврейский народ, единственное законное население Израиля, – читала она, – арабы в древние времена захватили нашу землю, отправив нас в изгнание… – Фрида пробормотала:

– В изгнание нас отправили сначала вавилоняне, а потом римляне, – хмыкнула девочка, – когда в стране появились арабы, евреи давно сидели в галуте… – она знала, что отец выступает за поддержание мира с арабским населением:

– Но сейчас, с войной, о таком и говорить невозможно, – поняла девочка, – в газетах пишут, что надо разорить все арабские деревни, даже на территории Израиля…

Между страницами книжки она заложила принесенный Джеки цветок. Подружка появилась под окном после ужина, с тетрадкой, карандашом и порцией яблочного пирога:

– От бабушки Симоны, – шепнула Джеки, – она сказала, что Моше, наверное, забрал твой кусок… – Фрида слабо улыбнулась: «Он растет». Джеки рассердилась:

– Ты тоже. Съешь, и давай напишем письмо Тикве… – Фриде стало стыдно:

– Тиква тоже потеряла мать, а я о ней даже не подумала. Джеки молодец, она сообразительная… – девочка унесла тетрадку, пообещав завтра отдать конверт в канцелярию кибуца:

– Тиква теперь круглая сирота… – Фрида положила рыжую голову на костлявые коленки, – я помню, она плакала, когда убили дядю Итамара. Его застрелили арабы… – Фрида испугалась:

– А если с папой что-то случится? Но ведь он теперь не служит в армии. Он говорит, что Израиль должен жить в мире. Но и в мирное время можно погибнуть, как тетя Цила…

Над соснами кибуца появились первые звезды. Сзади раздался шорох, Фрида обернулась. Стараясь не разбудить Моше, отец присел в постели:

– Принеси мне чаю, милая… – дочь захлопотала у стальной урны. Авраам смотрел на изящную, высокую для своих лет девочку:

– Она похожа на нее… Циону, но еще больше на Максимилиана. Она ничего, никогда не узнает, я обещаю… – налив чашку, передав ее отцу, девочка взобралась на стул. По белым щекам, по высокому лбу рассыпались мелкие веснушки. Фрида покачала ногой, в растоптанной туфле:

– У меня еще есть пирог, папа, – сообщила она, – Моше съел три порции, а ты даже не попробовал. Он очень вкусный, тебе надо хорошо питаться… – горячий чай обжег заживающие губы Авраама:

– Что она мамзер, она тоже не знает. Девочка потеряла мать, я не могу с ней о таком говорить… – перехватив пустую чашку, Фрида ловко сунула ему тарелку:

– Ешь, пожалуйста… – Авраам неслышно вздохнул:

– Потом я ей все скажу, когда она подрастет… – он улыбнулся дочери: «Поем, но только вместе с тобой».

Иерусалим

Старческие руки разгладили аккуратно сложенный лист бумаги.

Из-за открытой двери в маленький кабинет рава Левина доносилось гудение детских голосов. В главном зале ешивы занимались юноши. Малыши, подопечные раввина, начинающие учить алфавит, обосновались в боковом классе, с развешанными по стенам плакатами:

– Алеф, бейс, гимел, далет… – Генрик слушал знакомый напев. По дороге из Польши на юг Циона учила детей отряда ивриту:

– Некоторые подростки, до войны, ходили