– У вас нет военного опыта, госпожа М… – женщина смерила комнату холодным взглядом:

– У меня больше ста прыжков с парашютом. Я летала на одном самолете с Ганной Рейч, личным пилотом Гитлера… – в кабинете повисло молчание. Джон, бодро, продолжил:

– Думаю, нет нужды возвращаться к этому вопросу, господа. Группу выбрасывают в месте, наиболее близком к точке, откуда пришла последняя радиограмма отряда капитана Леви… – Марта вспомнила карту:

– День пути до канала. Израильские войска в полусотне километров на восток оттуда… – они летели в самое сердце египетских позиций:

– Там совсем дикие места, скалы, пещеры… – Марта выбросила измочаленную травинку. Зная, что Волк в Вене, она не стала звонить мужу:

– Мы обернемся за пару дней, нет нужды беспокоить его и Монаха. Клару я предупредила, что со мной нельзя будет связаться… – Кларе Марта тоже ничего не сказала:

– Я только объяснила, что у нас с Джоном ответственное задание… – она порылась в кармане. Изящный пистолет лег на колени, табличка сверкнула старым золотом:

– Это средневековый, – прищурился Эяль, – то есть не оружие, а табличка… – Марта кивнула:

– Вещь времен королевы Елизаветы, наша семейная реликвия. Вы разбираетесь в таком… – она указала на вьющийся шрифт гравировки. Лейтенант отозвался:

– Я учился у доктора Судакова, на первом курсе университета. Я навещал кибуц, знаю Шмуэля и Иосифа. Когда мне исполнилось восемнадцать, – он указал на очки, – меня не хотели брать в армию, но я настоял. Я знаю языки, говорю по-арабски. Я доказал, что буду полезен, нашей стране… – по-арабски Эяль объяснялся с четвертым членом миссии, парнем из отряда следопытов, где служили бедуины пустыни Негев. На инструктаже он почти ничего не говорил, изредка, заинтересованно, разглядывая Марту:

– Он смотрит потому, что женщины здесь не прыгают с парашютом, – напомнила себе Марта, – тем более, он кочевник… – израильские арабы не служили в армии, но бедуинов и друзов в Цахале хватало:

– Для них устроили отдельные подразделения, – Марта поморщилась, – как в США, на гражданской войне, когда негров собирали в отдельные полки. Ничего, Израиль скоро изменится… – теплый ветер трепал прядь ее бронзовых волос. Бедуин что-то пробормотал, Эяль затрещал с ним, на арабском. Повернувшись к Марте, юноша покраснел:

– Джазир говорит, что вы похожи на рысь пустыни. – лейтенант покраснел, – на иврите, это каракаль… – Марта взяла у него сигарету:

– Переведи ему, что мне нравится… – она поймала себя на улыбке, – но покурить нам, кажется, больше не удастся, по крайней мере в Израиле… – свернув карту, Джон помахал:

– Отряд, перекур закончен, – закричал он, приставив ладони ко рту, – всем занять места в самолете… – она поднялась на ноги первой:

– Пойдемте, ребята, – велела Марта, – до темноты нам надо оказаться на земле.

Кибуц Кирьят Анавим

На полу разбросали деревянные, искусно выточенные модели самолетов. Старые, потрепанные игрушки хранили следы детских зубов. Светловолосый, кудрявый мальчик бережно потрогал маленький истребитель:

– Когда я вырасту, я полечу на таком, – Эмиль Шахар-Кохав вернул модель брату, – а ты станешь у меня вторым пилотом, потому что ты младше меня… – Яаков Леви выпятил губу:

– Всего лишь на четыре года. Следующей осенью я пойду в школу… – Эмиль фыркнул:

– Моше старше, а не спорит со мной… – темноволосая девочка подняла голову от тетрадей:

– Эмиль, у тебя математика не сделана, бросай игрушки… – она улыбнулась:

– Видишь, Яаков, с ним можно спорить… – закатив глаза, Эмиль поплелся к столу. Младший брат занялся самолетами, Джеки шепнула Эмилю:

– Ты Моше не видел… – мальчик покачал головой:

– Они с Фридой у дяди Авраама, в больнице. Они там, кажется, и уроки делают…

В столовой повесили большую фотографию тети Эстер, как ее называли дети, обрамленную траурной рамкой. Рядом пришпилили вырезки из газет, с некрологом, подписанным Бен-Гурионом, и членами правительства, со статьями, о партизанском отряде Штерны, о работе тети Эстер в Израиле. Дядя Меир принес награды покойной сестры. Дети рассматривали британские, польские, голландские и французские ордена:

– Мама выступала в школе, – подумала Джеки, – говорила, что она обязана тете Эстер жизнью. Дядя Меир рассказывал, как тетя Эстер работала в подполье… – Джеки тоже хотелось ловко уходить от преследования врагов, метко стрелять и водить машину. Они с Фридой решили, что в армии станут разведчицами:

– Девушек не берут в боевые войска, – Джеки, аккуратно, выписывала буквы, – но можно работать аналитиком, как дядя Меир… – девочка заглянула через плечо названого брата:

– Совсем не так это вычисляют, – надменно сказала Джеки, – а еще хочешь стать боевым пилотом. В авиации надо знать математику… – она быстро написала ответ задачи. Эмиль погрыз вставочку:

– Нечестно. Ты младше меня, а учишься лучше… – Джеки, добродушно, сказала:

– Меньше думай о небе, и больше о школьных заданиях…

Голубое пространство неба распахивалось над холмами Кирьят-Анавим. По утрам, на востоке, где лежал Иерусалим, горизонт окрашивался в розовый цвет. От столовой слышался звук гонга, собирающий работников коровника на ранний завтрак. Джеки с Фридой любили среду, когда дети кибуца, после обеда, шли заниматься трудом. Девочки ухаживали за телятами. Даже в другие дни, улучив минутку, Джеки забегала к своим любимцам. Она прижималась щекой к мягкой шерстке, теплый язык лизал ей руку:

– Когда я подрасту, я стану вас доить… – обещала девочка, – подождите немного… – закончив упражнение, она прислушалась:

– Бабушка еще не зовет на ужин. Тигр здесь… – кот Тупицы часто прибегал к семейству Леви, – значит, Генрик сегодня не приедет… – Тигр всегда встречал Генрика у ворот кибуца:

– Они с дядей Меиром в Иерусалиме, – вздохнула Джеки, – организовывают похороны… – о дате погребения тети Эстер пока ничего не сообщали. Все ждали новостей с Синайского полуострова. Еще до того, как дядя Авраам вернулся из Венгрии, с гробом жены, в кибуце стали шептаться о пропаже отряда капитана Леви. Джеки отказывалась верить, что отчим, с Иосифом, исчез за линией фронта:

– Яаков с Эмилем тоже не верят, – она взглянула на младшего брата, – но я слышала, как мама плакала, а бабушка ее утешала… – заигравшись с Фридой, Джеки прикорнула на траве лужайки, под открытым окном комнаты. Она помнила тихий голос матери:

– Мадам Симона, – женщины говорили по-французски, – за что мне все это? Сначала погиб Жак, – Анна всхлипнула, – потом родилась Маргалит… – в комнате раздались рыдания, – я виновата, что она была такой… Я неосторожно себя повела, я своими руками обрекла девочку на смерть… Михаэль ни разу не приехал в госпиталь, не посмотрел на нее… – Джеки не слышала, что ответила бабушка. Мать запнулась:

– Да, ему было тяжелее, он считал себя виновным в случившемся. Но Жак бы никогда так не поступил…

Джеки, как и ее братья, только знала, что сестричка умерла, не прожив и трех месяцев. Они не видели новорожденной. На кладбище кибуца, рядом с надгробным камнем госпожи Эпштейн, в женском ряду, положили маленькую плиту, иерусалимского камня:

– Маргалит, дочь Михаэля Леви, 1954—1954… – внизу выбили сломанную виноградную лозу:

– Сестру папы так звали, – подумала Джеки, – ее убили нацисты, на войне… – в школе им почти ничего не рассказывали о войне. Бабушка, иногда, замечала:

– Это неправильно, дети должны помнить о случившемся. Миллионы наших братьев и сестер стали дымом и пеплом… – никто не упоминал о синих номерах, на руках членов кибуца, никто не говорил о довоенной жизни и о самой войне. Фрида, по секрету, дала Джеки книжку, на английском языке:

– Мне Тиква прислала, – объяснила подружка, – эта девочка была соседкой Иосифа и Шмуэля, в Амстердаме. Ее семья пряталась от нацистов, а она вела дневник. Ее отправили в концлагерь… – Фрида задумалась, – только не в Аушвиц, а в другой. Она умерла в конце войны… – книжку, предусмотрительно, обернули белой бумагой. Джеки свободно читала по-английски:

– Тиква написала, что на французский книжку тоже перевели, – вспомнила девочка, – но при маме о таком говорить не стоит. Мама была в Аушвице, с близнецами… – мать объяснила, что ее родители тоже погибли на войне:

– Все погибли, – поняла Джеки, – мой дедушка, отец