class="p1">– Никаких игорных клубов, никаких баров. Только обед, где я предложу ему стать моим европейским агентом. Он знает французский и немецкий языки, это очень на руку. Он даже говорит по-испански… – мистер Аллен упомянул, что до войны много путешествовал. Взяв стопку гостиничной бумаги, Генрик набросал черновик контракта:

– Жалко, что дяди Максима здесь нет, – он погрыз паркер, с золотым пером, – ничего, мой тель-авивский юрист все приведет в порядок… – после концерта они с Аделью поужинали в номере. Тупица, невзначай, посматривал на усталое лицо жены:

– У меня тоже такие глаза после удачных выступлений. Она утомилась, с перестрелками, с побегом из Будапешта, не надо ее тревожить… – Генрику и самому ничего не хотелось:

– Не во время тяжелой работы… – он отпил остывшего кофе, – словно в армии, сейчас не до девушек. Хотя Иосиф, наверное, и на египетской границе ухитряется о них не забывать… – по просьбе дяди Авраама тетя Марта и герцог связались с Тель-Авивом:

– Если Иосифа найдут, – обещала тетя Марта, – его привезут в Кирьят Анавим. Но он может быть на миссии, за пределами Израиля… – взрослые, как о них думал Генрик, на концерт не пришли:

– Дядя Меир и Шмуэль обосновались в госпитале, а у его светлости и тети Марты много работы… – Генрик надеялся, что змея понесет наказание:

– Она никогда не любила папу. Не удивлюсь, если она устроила взрыв машины, чтобы от него избавиться. Но дядя Джон ничего не прощает… – он видел холодное выражение, в прозрачных глазах, – и тетя Марта тоже. Они отомстят за тетю Эстер, найдут змею и под землей… – потушив сигарету, Генрик поднялся. Они с Аделью заняли смежные номера. Дверь, ради приличия, запиралась на ключ:

– Скоро мы прекратим прятаться… – замок щелкнул, – можно и сейчас во всем признаться, но не по телефону же такое говорить… – в ее номере пахло цветами. Каштановые волосы рассыпались по шелковой подушке. Девушка спала, по-детски уткнув голову в сгиб локтя. Генрик послушал размеренное дыхание:

– С ней я становлюсь другим. Мне не нужна рулетка, или выпивка. С Аделью я думаю только о том, чтобы ей было хорошо… – присев на кровать, он поцеловал пахнущую розами прядь. Халат из шотландки скользнул на пол, он обнял нежные плечи. Адель что-то пробормотала:

– Спи, – шепнул Генрик, – я здесь, я рядом. Ты сегодня устала, спи…

Адель велела себе дышать спокойно:

– Делай вид, что заснула. Он ни о чем не должен догадаться, никто не должен… – визитер от Вахида, не представившись ей, пообещал:

– Если ты хоть слово скажешь обо мне, твой язык будет болтаться из твоей… – он грубо выругался, – а твою младшую сестру найдут в Хэмпстедском парке, мертвой. Я могу рассказать тебе, как она умрет… – Адель намеревалась молчать:

– Я не видела его лица, и не могу его описать. Он спрашивал о Ционе, я рассказала то, что знала. Не надо никому, ничего говорить, даже тете Марте. Я хочу петь, гастролировать, жить с Генриком. Надо вести себя разумно и нацисты оставят меня в покое… – она услышала ласковый, чистый тенор. Генрик напевал «Сурка» Бетховена. Закрыв глаза, чувствуя его надежные руки, Адель позволила себе задремать.

Чай в британском посольстве заваривали в бело-голубом, веджвудском чайнике. Неприметный человек, в вязаном жилете с роговыми пуговицами, вкатил в кабинет тележку со спиртовкой. Принесли молоко, в таком же молочнике, маленькие сэндвичи, с огурцом, куски яблочного пудинга.

Джон сидел у довоенного, черного аппарата, с массивной трубкой:

– У папы был такой жилет, то есть теперь у меня. Дырки от моли зашили, его еще Маленький Джон поносит. Отличная английская шерсть… – взглянув на часы, он понял, что на Ганновер-сквер тоже пьют чай. Джон не собирался говорить детям по телефону о пропаже Ционы:

– И вообще не собираюсь говорить о ее пропаже… – он поднял трубку, – надо заказать надгробный камень, организовать погребение… – кузине план Джона не понравился. Палец застревал в прорезях диска. Он сжал зубы:

– Марта настаивает на правде. Она ничего не скрывает от детей. Юный Ворон знает, как погибли его родители… – Марта, однажды, вздохнула:

– Густи рассказала бы все Стивену, рано или поздно. Она ненавидит русских, она не утаит от брата истину… – несмотря на ненависть к русским, леди Кроу отлично справлялась с языком. Джон знал, что девочка хочет работать на Набережной:

– Все проверки она не пройдет, а пролетит. Ее мать немка, но это неважно. Даже хорошо, что она знает немецкий язык. Но русский нам гораздо важнее, как и арабский… – ожидая щелчка в трубке, голоса слуги, Джон подумал:

– У нее все равно слышен акцент. Хотя СССР многонациональная страна, как они говорят. Надо ее обучить прибалтийскому языку, если дело дойдет до работы на их территории. Густи католичка, она знает службу… – все дети Марты говорили по-русски:

– С переменным успехом, – усмехнулся Джон, – старшие в нем больше преуспевают. Но Максим тоже, Волк не позволит сыну забыть родную речь… – в разговоре с Мартой герцог заметил:

– Маленькому Джону одиннадцать, а Полине шесть. Я не смогу объяснить им, в особенности Полине, что ее мать шпионка и предательница, что она сбежала к хозяевам… – Марта поджала тонкие губы:

– Все тайное всегда становится явным, Джон… – он отрезал:

– Библейские цитаты оставим для церкви. Я уверен, что и в нашей семье случались события, не попавшие в родовую хронику… – в трубке раздалось жужжание. Знакомый голос, с шотландским акцентом, неприветливо, сказал: «Резиденция герцога Экзетера, чем могу вам помочь?».

Дети, действительно, пили чай. Джон слушал веселый голос сына. Мальчик рассказывал о школе, о латинском состязании, о воскресной игре в крикет:

– Но ты вернешься к воскресенью, папа… – озабоченно спросил граф Хантингтон, – дядя Максим будет на трибунах, но хотелось, чтобы… – голос мальчика оборвался. Он поправил себя:

– Я знаю, что тебе надо лететь на похороны тети Эстер… – семье сказали о гибели доктора Горовиц. Джон быстро посчитал в уме:

– Сегодня воскресенье, двадцать восьмое. Вечером приходит израильский самолет, завтра начинается война… – о войне не знала даже Марта.

По тайной, трехсторонней договоренности, в понедельник, двадцать девятого октября, Израиль атаковал границы Египта:

– Французы нас поддерживают, – довольно подумал Джон, – мы не отдадим управление каналом в руки Насера, советской марионетки. Он национализировал Суэц, но, с помощью израильтян, мы вернем канал под международный контроль… – неделю назад во Франции подписали секретный протокол, с планом действий. Израильской армии отводилась роль силы, осуществляющей первоначальный удар:

– Они сомнут египтян, потом в дело вступим мы. Запад предъявит ультиматум, требующий отвода военных сил от канала. Насер не согласится, и в дело вступят бомбардировщики, с воздушным десантом… – вмешательства Америки они не боялись. Перед отлетом Джона в Вену, на совещании, кто-то из аналитиков сказал:

– Американцы не поддержат Насера. Такого шага не поймут их новые лучшие друзья, саудовские шейхи. Арабский мир боится, что, вслед за Насером, советы посадят своих выдвиженцев и в другие государства региона… – у Джона оставалось время провести закрытые консультации в Тель-Авиве и вернуться в Лондон, ко времени крикетного матча.

– Я тоже буду за тебя болеть, – уверил он сына, – и привезу подарки, разумеется… – мальчик развеселился:

– Отлично. Густи с девочками печет сладости, для ярмарки. Матч благотворительный, в пользу детского госпиталя, на Грейт-Ормонд-стрит. Я позову Полину, она тебе все расскажет… – Джону почудилось, что в трубку повеяло ванилью и зарумянившимся в духовке яблоками. Он знал, что дочка устроилась на краю стола:

– Тони тоже так сидела, хотя ее журили, что для леди это не принято. Полина вообще похожа на Тони, не внешне, а повадками… – пока покойная сестра носила длинные волосы, она всегда накручивала локоны на палец. В трубке что-то загремело, Джон улыбнулся:

– Туфля Полины свалилась. Она вечно качает ногой… – дочка тараторила о будущей ярмарке, о занятиях в Квинс-колледже, о Братце, переселившемся из Банбери на Ганновер-сквер:

– В саду можно устроить крольчатник, – деловито сказала Полина, – Братцу одному скучно. Крольчатник и курятник, а еще завести козу. Густи считает, что мы слишком много денег тратим на молоко… – леди Кроу,