– У тети Клары есть курицы, – добавила Полина, – и в Израиле их держат. Папочка, мы написали в кибуц, Фриде и Моше. Так жалко их, они потеряли маму… – Джон помолчал:

– Да, милая… – он боялся, что дочь спросит о матери. Так и случилось, но, к его облегчению, Полина согласилась, что визит в замок пока невозможен:

– У мамы воспаление легких, – объяснил Джон, – ей нужен покой. У тебя с Густи и Лаурой лоток, на стадионе, после ярмарки ты ей позвонишь… – он понял, что оттягивает неизбежное:

– Ладно, в Лондоне я все им скажу. Циона, скоропостижно, умерла… – он не хотел думать о неминуемых слезах дочери:

– Как говорится в американском романе, я подумаю об этом завтра. Завтра начнется война… – попрощавшись с детьми, он постоял, глядя на капли дождя, ползущие по стеклу. Дернув шеей, герцог пригладил светлые, немного поседевшие волосы:

– Я надеялся, что она меня полюбит, что она изменится. Правильно говорят, леопард никогда не потеряет пятен. После встречи с проклятым фон Рабе она стала иной, прежняя Циона умерла. Русские только все усугубили… – в дверь постучали. Джон отозвался:

– Звони, линия свободна. Я пойду, проверю… – не закончив, он вышел из кабинета, стараясь не встречаться с настойчивым взглядом Марты. Женщина проводила глазами прямую спину, в старом пиджаке:

– Он плакал, я по лицу его вижу. Он никогда не плачет на людях. Когда погибла Эмма, в Патагонии, он тоже уходил, отворачивался. Мальчика он растит так же, но Маленький Джон мягче, он напоминает мать… – герцог ничего не знал о Фриде:

– Может быть, сказать ему, – Марта взялась за телефон, – но без разрешения Авраама я на такое не пойду. Он не согласится, по крайней мере, сейчас. Фрида даже не знает, что она незаконнорожденная. Как надоели эти тайны… – в трубке раздался красивый баритон:

– Адвокат Волков, слушаю… – Волк и на выходных, не мог избавиться от привычки отвечать в профессиональной манере:

– Следующим летом Густи пойдет в Линкольнс-Инн, секретаршей, на два месяца, – вспомнила Марта, – она хочет приучиться к канцелярской работе. Теодора-Генриха берут рассыльным, в контору «К и К» … – муж обрадовался:

– Мы сели за чай, в столовой. Я позову детей, потом поговорим с тобой… – в темном окне отражалось усталое лицо Марты. Наклонившись, она прикурила от спиртовки:

– Линия безопасная, и здесь, и на Ганновер-сквер. Дома меня не записывают, – Марта проверяла особняк, в поисках жучков, – а здесь могут. Джон решит, что я окончательно ударилась в паранойю, да и черт с ним… – она вдохнула крепкий дым Players:

– Нет, подожди, – попросила Марта, – сначала мне надо тебе кое-что сказать… – тонкие пальцы нашарили край стола: «Максимилиан выжил. Он был в Будапеште, Волк».

Цила, жена врача, хорошо знала, сколько, на самом деле длятся пятиминутки. Она сидела в постели, подпертая подушками:

– Целый час, а то и больше. Эмиль объяснял, что по понедельникам собрания затягиваются… – по словам мужа, в начале недели требовалось разобраться с больными, поступившими в госпиталь на выходных. Она смутно помнила ласковый голос:

– Семь утра. Спи, пожалуйста. Кофе я тебе сделаю… – главный врач госпиталя принес в палату спиртовку, – позавтракаем, когда я вернусь… – на тумбочке, рядом с Цилой, стояла пустая чашка. Допив сладкий кофе, со сливками, она зевнула, под мерный говорок диктора:

– В Вене половина восьмого. Надеюсь, милые дамы, вы проводили мужей на работу и готовы слушать «Домашний уют». Сегодня нас ждет штрудель с яблоками и ванильным соусом… – Цила думала потянуться за блокнотом:

– Нет нужды, – решила она, – я все запомню. В Мон-Сен-Мартене этим годом отличный урожай… – Виллем таскал плетеные корзины в прохладный погреб особняка. Тиква пересыпала плоды свежими опилками. Двойняшки, хрустя яблоками, бегали в сочной траве. Лаял Гамен, Цила подсчитывала корзины:

– Почти два десятка. Сварю джем, сделаю пастилу, по русскому рецепту… – пастилу она научилась готовить у Марты:

– Надо поставить бочку моченых яблок, – вспомнила Цила, – зимой поедим, с индейкой… – она подоткнула вокруг себя одеяло. Рана почти не болела:

– Эмиль обещал, что через неделю нас выпишут. Немного побудем в Вене и поедем домой. Бедные Фрида с Моше, они дети, им тяжело потерять мать… – вздохнула Цила, – Тикве было четыре года, но она все понимала… – Цила решила не говорить дочери, как погиб ее отец:

– Пусть девочка думает, что его застрелили арабы, – она закрыла глаза, – Эмиль согласился, что так будет легче. Зачем ей знать, что Итамар работал на СССР… – вечером Марта зашла в палату, попрощаться. От мягкой щеки женщины веяло жасмином. Наклонившись, она поцеловала Цилу:

– Мы обо всем позаботимся, в Израиле, – Марта помолчала, – выздоравливай, милая. Езжайте с Эмилем к девчонкам… – она подмигнула Циле, та покраснела:

– Пока ничего не понятно, – подумала женщина, – все может быть из-за волнения. Я и Эмилю ничего не говорила, но меня оперировали, давали наркоз. Надо ему сказать… – она подняла большие глаза, цвета лаванды:

– Марта, зачем венгры стреляли у купальни Сечени? Они конфисковали наши документы, собирались нас арестовать. Зачем они открыли огонь… – спокойное лицо Марты не дрогнуло:

– Они были напряжены, Цила. Им показалось, что вы хотите бежать. В таких обстоятельствах у людей часто сдают нервы… – выйдя из палаты, Марта устроилась с Гольдбергом в курительной комнате:

– Я ей сам расскажу, – успокаивающе пообещал Монах, – попозже. Они с Ционой выросли вместе, Циле такое будет тяжело… – Марта дернула щекой:

– Насчет покойного Итамара, ваше дело, но я много раз видела, Эмиль, что случается, когда тайное, неожиданно, становится явным… – Цила поворочалась в кровати:

– Почти восемь, скоро вернется Эмиль, мы позавтракаем… – Гольдберг делал доклад, на пятиминутке, о больном с травмой позвоночника, – все, наверное, приехали в Кирьят Анавим. Хоть бы нашли Иосифа, привезли его домой… – радио от яблочной начинки перешло к ванильному соусу. Цила прикорнула на подушке:

– Я немного посплю. Так хорошо, уютно… – пригревало осеннее солнце, по траве сада рассыпались спелые яблоки. Цила услышала жужжание пчел, далекий лай собаки:

– Эмиль постарел, – поняла она, – у него голова седая. Девочки выросли, – она улыбнулась, – Элиза осталась светленькой. Роза похожа на Эмиля, она тоже носит очки. Странно, что нет Тиквы, и я не вижу Маргариты с Виллемом… – крепкий стол, под высаженными Маргаритой яблонями, сколотил Виллем. Летом Цила устраивалась там с двойняшками, обложившись записями, для будущего доктората:

– Я тоже там не сижу, – поняла она, – но это кто… – Цила ахнула:

– Не может быть! Они похожи на покойную Розу, одно лицо…

Высокие, очень красивые, темноволосые девушки, шли навстречу мужу. В тяжелых локонах играли солнечные лучи, Цила приподнялась:

– Это сон, но надо рассказать Эмилю. Он не говорит об Аннет и Надин, но я вижу, что он не потерял надежды. Нельзя отчаиваться, может быть, девочки выжили… – сердце отчаянно заколотилось:

– Сначала мне было жарко, а теперь бьет дрожь, – зубы застучали, Цила испугалась:

– Надо позвонить на сестринский пост, тяжело дышать… – грудь пронзило острой болью, она попыталась закричать:

– Эмиль останется один. Девочки, мои девочки, как их жалко… – капельница упала на пол. Дверь распахнулась, зазвенела свалившаяся с подноса Гольдберга посуда. В динамике пробило восемь. Диктор, громко заговорил:

– Утренние новости. По сообщениям с Ближнего Востока сегодня израильские войска атаковали египетские силы, на Синайском полуострове…

Эпилог

Ближний Восток, ноябрь 1956 Тель-Авив

В запыленном окне унылого кабинета, на верхнем этаже серого бетона здания, выстроенного в стиле баухауса, искрилась лазоревая гладь моря. На променаде, над ларьками развевались бело-голубые флаги. Горожане, в обеденный перерыв, осаждали лотки, торговавшие фалафелем и мороженым. Стояла сухая жара, в белом песке пляжа копошились малыши. Люди толпились у газетных щитов, с кричащими заголовками:

– Воздушный десант продвигается на запад полуострова Синай! Объединенные силы британцев и французов атакуют египетскую