не приходилось справляться с ним, когда он не желал есть то, что ему не нравится, или обзывал ее глупой и старой, или отказывался учиться и оскорблял учителей. Встречаясь с матерью, Орест вел себя идеально и поэтому оставил идеальное впечатление – как, впрочем, и она. Это Электре выпало жить рядом с Клитемнестрой все годы, пока та управляла царством, и говорите про Электру что хотите, но ее подростковая мрачность даже у меня вызывает восторг. Пенелопа же, конечно, видела все это и большее в собственном сыне и, вероятно, из-за этой близости к нему не понимает, когда Клитемнестра спрашивает о сыне, который хочет убить ее:

– Он хорошо кушает? А зубы натирает углем? Очень важно следить за зубами.

– Я понятия не имею о гигиене его зубов, – отвечает Пенелопа. – Но я видела, что Электра кладет ему еду в рот, когда он отказывается есть. Это очень странное поведение, но от голода он, значит, не умирает.

Клитемнестра резко кивает: хоть какая-то польза от этой девчонки.

– А его друзья, у него хорошие друзья?

– Среди воинов у него есть Ясон и Пилад, оба кажутся очень преданными.

– Пилад – хороший человек, не даст моего сына в обиду. Он много говорит обо мне?

– Можно сказать, ни о чем другом он и не говорит.

Клитемнестра всплескивает руками. Надо же, ее сын говорит о ней! Он вообще не очень-то разговорчив, но, по крайней мере, он думает про нее. Потом ей приходит в голову более важная мысль:

– Если Орест вернулся, значит, Электра ищет меня на острове?

– Объявлено, что нет. Объявлено: они верят, что ты сбежала.

– То, что объявлено, – это для дураков без воображения.

– Негласно, – признается Пенелопа, – Пилад и его воины каждый день ездят на охоту. Добытую дичь они привозят во дворец, к столу, как благодарность за мое радушие. Охотясь, они заглядывают в каждый дом, каждый уголок и в каждую лесную избушку на острове. Ясон отправился с воинами на Кефалонию, они там рыбачат в каждой бухте, пещере и гавани. Насколько я понимаю, рыбы они до сих пор не поймали.

– Они знают, что я здесь.

– Электра подозревает, в этом я уверена.

– Как же так? Ты ведь у нас вроде умная, уточка. Разве ты недостаточно умная?

– Может быть, – бормочет Пенелопа, – слухи о моем уме навредили мне. Может быть, твоя дочь тоже считает, что я умная.

– Но я в любом случае не могу оставаться здесь, – фыркает Клитемнестра, обводя царственным жестом помещение. – Тебе придется перевести меня в какое-то более безопасное место.

– Пока тебе вполне безопасно в доме Семелы. Мои женщины смотрят за дорогой. Если будет какой-то намек на опасность, тебя переведут.

– Почему я не могу вернуться в храм? Там было еще хуже, чем в этом домишке, но, по крайней мере, там я была в убежище!

– Электра предложила награду некоторым женщинам на острове, чтобы они следили за храмами. Конечно, они подчинились ей, чтобы не считаться предательницами.

Улыбка Клитемнестры похожа на улыбку крокодила.

– Но они рассказали об этом тебе. Конечно. Что сказал бы мой сын, если бы знал, чем вдовы Итаки на самом деле заняты в темноте?

– Судя по тому, что он говорил до сих пор, не много бы сказал, – резко отвечает Пенелопа. – Он, похоже, не очень умен.

Клитемнестра бросается на нее, готовая впиться ногтями в лицо. Семела небрежным движением высовывает вперед ногу, и царица спотыкается. Пенелопа отшатывается, не подхватывает сестру. Клитемнестра падает, ударяется сначала левой рукой и лежит на полу, царапая наглую землю, шипя, как раненая гадюка.

Пенелопа кивает Семеле.

– Нужно ли тебе что-нибудь, моя подруга?

Семела пожимает плечами.

– Тогда я пойду. Как обычно, спасибо тебе за гостеприимство.

Она поворачивается и уходит, а Клитемнестра рычит на полу.

Глава 42

Луна скрыта тьмой в тот вечер, когда случается из ряда вон выходящее происшествие.

Начинается все с шепота.

Леанира шепнула свою тайну на ухо Андремону.

– Я докажу тебе, – ахнула она, когда он сжал ее пальцами. – Я докажу, что люблю тебя. Слушай. Слушай.

Андремон услышал правду, укусил ее за шею и прошипел:

– Если ты врешь…

– Я не вру. Я люблю тебя. Я выбираю тебя.

Они раскачивались вместе в темноте, а на следующую ночь он смотрел, куда она сказала, и потом снова, и на третью ночь понял, что это правда, прижал ее к себе и прошептал:

– Когда я стану царем, вознесу тебя над всеми другими женщинами, и Пенелопа будет прислуживать тебе.

Она отвернулась от него, чтобы он не видел, что отразилось в ее глазах, когда он произнес это.

Андремон потом шепнул Эвримаху. Будет лучше, подумал он, если источником этой новости станет другой жених; лучше ему не высовываться.

Эвримах в жизни не умел хранить тайн, поэтому он выболтал ее Антиною, сказав, что слышал это от Меланты, которая любит его за то, что он такой великолепный любовник.

Антиной пропустил мимо ушей вторую часть сообщения, а первую нашептал отцу, и Эвпейт взъярился и потребовал, чтобы Антиной еще понаблюдал и удостоверился, что это правда, и, когда Антиной понаблюдал и удостоверился, Эвпейт вскричал: «Ах она гарпия!» – так громко, что соседи высунулись из своих дверей и спросили у его рабов, что происходит.

И вот наконец в ночь, когда луна спрятала свой лик, Эвпейт и Антиной входят в зал, где идет своим чередом вечерний пир, и кричат:

– Где эта царица?!

Все замолкают. Телемах, Орест и Электра сидят дальше всех от двери, и Электра застывает, будто думает, что речь про ту царицу, о которой думает она, про ту единственную, что имеет значение, – а потом со вздохом вспоминает, что у нее за спиной сидит еще одна царица, Пенелопа, которая терпеливо ткет, пока женихи ужинают.

– Где эта так называемая царица Итаки?! – на всякий случай, если кто не понял, добавляет Эвпейт, и тогда замолкают уже все женихи. Амфином тревожно ерзает; Кенамон сидит неподвижный и серый: если и была в нем какая-то веселость, когда он прибыл на Итаку, то давно растворилась в череде ночей, полных шумного одиночества, пепла и крови.

Все смотрят на Пенелопу, и она наконец встает, сложив перед собой руки, такая маленькая и такая, кажется, смиренная; а потом она открывает рот, и ее голос хлыстом свищет по залу.

– Как смеешь ты нарушать священные границы этого пира?

Эос выскальзывает из тени за спиной Пенелопы, бежит по галереям дворца, созывает служанок и верных воинов: «Собирайтесь, собирайтесь. – Они все прильнут ушами к дверям. – Где Урания? Готовьте лодку, найдите Приену, бегом!»

Эвпейт не видит, как убегает служанка. Никто не видит.

Леанира вжимается в угол, не выпуская кувшин с вином. Автоноя оглядывает зал, стоя в дверях кухни, пряча за спиной мясницкий нож. Она знает, что если будет драка, то служанки погибнут, – но она заставит отплатить за это кровью.

Старик решительной походкой пересекает зал и останавливается в нескольких шагах от Пенелопы, не глядя на детей Агамемнона и сына Одиссея. Горячее пламя