Ребята завопили, обрадовались, а я соскочил со сцены, подбежал к военруку и вручил ему автомат. А Вовка закричал со сцены:

– Остальное завтра принесем!

Ребята повскакали со своих мест и бросились к военруку, но он на них крикнул, голос у него зычный, любого перекричит, – и все назад. Передача оружия не совсем получилась, но ничего ведь страшного не произошло. Мы сильно вспотели, а голова моя в ушанке с каской прямо раскаленной сделалась.

– Пошли купаться, – сказал Толик.

Купаться холодновато, и купальня еще закрыта, но мы пролезли под настилом эстакады, разделись и поплыли.

– Отлично! – отфыркивался я в холодной воде.

– Красота! – орал Вовка.

– Настоящая красота, – сказал Толик.

Пошел крупный дождь, и море, казалось, потеплело. Взметнулась в небо радуга, и мы залюбовались.

Дождь быстро прошел.

Мы запрыгали под радугой, запели наши куплеты, наверное, было слышно на бульваре.

– Нырнем еще?

– Нырнем.

Подул внезапно ветер. Закачалась старая купальня, заскрипела. И радуга пропала. Задергались суденышки, заходили мачты яхт.

– Алло, барон, какие сводки? – запел Вовка.

– Меняется погода, – сказал Толик, – давайте вылезать.

Море забурлило, и нас кидало как мячики.

Вылезли из воды и заплясали, чтобы согреться.

Небо прояснилось, и опять появилась радуга.

Море разделилось на три части: первая часть свинцово-холодная, вторая свинцово-красная и третья синяя…

Бумажные полоски клеились на окна крест-накрест, чтобы уберечь стекла от взрывной волны. Наш город не бомбили. Стекла пылились, а полосы желтели.

А сейчас мама, Боба и я снимали газетные полосы, мочили их водой, счищали.

Потом мыли стекла.

Они становились чистые и прозрачные.

– Я что-то нашел, – сказал Боба, царапая подоконник.

Моя пуля, удивился я, вот она где застряла. А мыто ее искали! Везет Бобе, всегда все найдет.

– Соскобли-ка вон ту полоску, – отвлек я Бобу и выковырял пулю на память.

– Здесь что-то было, а теперь нет, – сказал Боба, возвращаясь к подоконнику.

– Тебе, наверное, показалось, – сказал я, и он недоверчиво на меня покосился.

– Звонила тетя Сона, – сказала мама, – приглашает нас в гости, а мне до сих пор за Бобу стыдно, как вспомню…

– Он был тогда еще совсем малыш, – заступился я за Бобу, – а тетя Сона ведь знает, что наш папа погиб на войне…

Вернулся отец Вовки.

Не вернулись к старикам их сыновья.

Поблескивала на стене рядом с портретом отца выточенная мною звездочка.

– …Вот бухта, вот корабли…

– А это?

– А это, вдали, Девичья башня, товарищи, с нее, с этой неимоверной высоты, когда-то… дай бог памяти… прыгнула в море заточенная красавица… тогда воды моря омывали эту башню, так сказать, со всех сторон… Обращаю ваше внимание на многочисленные плоские крыши домов… этот фактор, как вы сами понимаете, говорит о том, что осадков в нашем городе выпадает незначительное количество…

– А это?

– …эти красные цветы, товарищи, так называемые олеандры… Обратите внимание… вы видите громадную фигуру Кирова… Киров как бы стоит над бухтой… он приветствует этот чудесный город с этой горы… А сейчас мы снимемся на фоне нашего великолепного города, который расположен на берегу Каспийского моря, как вы сами видите, товарищи…

– На фоне кораблика!

– На фоне кораблика, товарищи, сняться нельзя, потому что он, как вы сами понимаете, не будет виден на фотографии.

– Ой, почему же?

– А потому, товарищи, что он на весьма далеком расстоянии находится от нас, что вы сами, естественно, видите.

– А может, получится?

– Нет, товарищи, я уже вам сказал, он не получится. Кто любит экзотику, садитесь на камни, а кто не любит, вот встаньте сюда, вот так… весь Баку будет как на ладони, что, вы сами понимаете, очень ценно… Фотографирую, товарищи, фотографирую, раз! Все, товарищи. Разойдитесь, и в положенное время снова соберетесь для дальнейшего движения…

Все расходятся. Я подхожу к отцу. Он вытирает платком лицо. Жара в нашем городе сильная.

– Тебе чего? – спрашивает отец.

– Очень редкая рама, – говорю я.

– Опять рама?

– Очень редкая, – говорю я.

– Отстань, – говорит отец. – Все собрались? (Это он говорит не мне.) Продолжим шествие, товарищи…

Все идут за отцом.

– …я хочу обратить ваше внимание на то, что ветры в нашем городе дуют двести сорок дней в году… Но бухта, товарищи, расположена таким образом…

Я плетусь сзади. Вся пыль летит на меня.

Если он мне не купит эту раму, я просто не знаю, что мне делать, где мне деньги доставать тогда… Картины без рам – не картины. Вот я был в музее. Там все картины в рамах. Висят как настоящие. Напишу я потом картины масляными красками. А рам у меня не будет…

– …отсюда, товарищи, с этой высоты, вы видите бульвар… которого раньше, как вы сами понимаете, не было… Было море… По этому факту вы можете себе представить, насколько обмелело море, которое дает испарений… чтобы не соврать…

– Неужели так обмелело?

– Вот именно, товарищи… вы правильно заметили… оно обмелело именно до такой степени… И жара, и время… которое, так же как и жара… постепенно…

Все с удивлением смотрят на море. Качают головами и вздыхают.

Я думаю о раме. Эта рама сейчас у меня перед глазами. Такую раму просто представить себе трудно! Потом такой рамы ни за что не найдешь, уж в этом-то я уверен!

– …изменения, всюду большие изменения…

Пыли-то сколько!

– …если вы не устали, мы можем пройтись…

Неужели не устали? Я и то устал.

– …отдохните и соберитесь для дальнейшего движения…

Все расходятся, курят. Без конца говорят о том, до чего все-таки удивительно обмелело море.

Отец остался один. Я подхожу к нему.

– Ты все еще здесь?

– Такая рама! – говорю я.

– Это бессмысленно – покупать какие-то рамы! – говорит он.

– Если б ты видел эту раму! – говорю я.