– Shalom! Do you speak English?

– No, I don't talk, – заученно отвечаю, нисколько не кривя душой.

Проблема как раз не в том, что мне не хочется поболтать с новым человеком или попробовать разобраться в загадочной американской душе. Проблема в том, что, к сожалению, английского языка я никогда не учил, а тот немецкий, что проходил (не учил – проходил!) в школе и институте, благополучно и навсегда выбит недоученным ивритом. Хорошо, что русский язык не забыл, а то общался бы жестами, как обезьяна в зоопарке. Впрочем, есть среди наших и такая публика, которой подобного общения вполне хватает.

Цепочка американцев довольно длинна и тянется внутрь лагеря медленно и по-верблюжьи размеренно. Чтобы она не притормаживала возле меня со своими стандартными любезностями, я деловито отворачиваюсь и даже залезаю в машину, где включаю приёмник и запускаю музыку погромче.

– Эй, охранник! – доносится до меня сквозь грохот тяжёлого рока чей-то голос. – Это ты так выполняешь свои обязанности? Ты даже не увидишь террориста, когда он появится!

Передо мной начальник лагеря Нир, не выпускающий из рук мобилу, своё главное оружие против нерадивых охранников, которым утром фотографировал спящего Мишку. Я начинаю путано объяснять, что сел в машину минуту назад, а террористам появиться просто неоткуда, кроме как на дороге, по которой он сам же ехал с туристами две минуты назад. Но Нир не слушает: свою функцию он уже выполнил, постращал сторожа-разгильдяя, и теперь бодрой походкой топает внутрь лагеря отлавливать новых нарушителей – бедуинов, дрыхнущих в отсутствие начальства в гостевых палатках. Вопреки уговору, предупреждать я их не собираюсь, пускай попадаются и получают свою порцию пирога. Небось, те несколько часов, что никто их не беспокоил, они провели куда комфортней, чем я, – в горизонтальном положении и в тени. Правда, если бы мне предложили составить им компанию и спать таким богатырским сном, как они, я не смог бы, но провел бы время всё равно лучше, чем сидя на солнцепёке. Каждому, знаете ли, своё.

Постепенно американцев у ворот не остаётся, одни только водители автобусов. Они неспешно глушат двигатели своих мустангов, закрывают на ночь окна и двери и тоже проходят мимо меня внутрь. Каждый из них строго грозит мне пальцем и начальственным голосом напоминает, чтобы я глаз не спускал с его машины, потому что именно её пытались похитить не далее, как неделю назад. И вообще, лучше бы я пересел от ворот поближе к автобусам, так оно безопасней.

Ага, дождётесь! Ни с кем из шоферюг не спорю и всем послушно киваю головой. Они, бедняги, даже не подозревают, что едва закроется калитка за последним из них, я тотчас прыгну в свою старенькую «мицубиси» и понесусь домой отмываться от песка и копаться в Эдиковом компьютере. Час до приезда моего сменщика их драгоценные автобусы будут находиться вообще без присмотра!

В лагере сейчас намечается ужин, а это дело святое, отвлекаться от которого никак нельзя. Даже на гипотетических террористов. Ни Нир, ни его приближённые, ни тем более водители моего отсутствия не заметят. Кстати, пригласить охранника отужинать вместе со всеми или вообще вспомнить о том, что он живой человек, у которого есть какие-никакие потребности, не в правилах местной публики. Кому, спрашивается, интересно знать, что я за весь день съел только два бутерброда, сунутых мне в сумку женой утром, а если и пил здесь кофе, то тайком, чтобы, не дай Б-г, начальство не застукало. Не говорю уж про отсутствие туалета с белым унитазом, без которого наш бледнолицый брат чувствует себя некомфортно даже здесь, в пустыне.

Каков приём, таково и расставание. Исчезнем тихо, по-английски. К моменту, когда минутная стрелка часов подползёт к заветной цифре окончания дежурства, я буду уже на полдороги в дому.

А добираться мне почти час. Последний раз оглядываюсь на ворота, обозреваю намётанным взглядом окрестности и прыгаю за руль. За спиной в лагере уже врубили динамики, из которых разносится что-то невероятно разухабистое. Но это мне даже на руку. Хотя шума отъезжающей машины никто не услышит – все в прямом и переносном смысле поглощены ужином и предстоящей ежевечерней дискотекой. Ну, и славненько. У них своя гулянка, у нас своя.

Незамедлительно врубаю приёмник, и сразу превращаюсь из строгого охранника с пистолетом на боку, карабином за спиной и переговорным устройством на плече в нормального светского человека, который мирно катит себе по дороге домой, где ждёт его живительный холодный душ, сытный обед и… выключенная мобила, чтобы никто не смог потревожить в часы законного и заслуженного отдыха. Хотя нет, телефон я выключать не стану. Не то, чтобы это не положено, просто мало ли что. Всякие ЧП могут приключиться с моими собратьями-охранниками, и может возникнуть подлая ситуация, когда потребуется срочно подхватиться и лететь куда-то за тридевять земель прикрывать образовавшуюся прореху. Даже не взирая на снег и дождь. Хотя со снегом я всё-таки немного переборщил…

Я вполне могу никуда не лететь и заявить потом на разборах полётов, что находился в своё свободное время, скажем, в гостях или вообще в другом городе. И никто меня ни в чём не упрекнёт. Только я уже уяснил: если требуется моя помощь после стольких часов работы, значит, дело швах, и без меня не обойтись. Тогда я, поскрипывая и поливая всех за глаза, снова облачусь в свои надоевшие доспехи, повешу на бок пистолет, за спину автомат или карабин, на плечо переговорное устройство, и полезу в свою ещё не остывшую после дальней дороги машину. На вопрос жены, когда вернусь, традиционно чертыхнусь:

– Чёрт его знает! Может, через час-два, а может, и завтра утром…

По ухабистой дорожке до шоссе ползу медленно и осторожно. Стёкла задраены, как иллюминаторы на подводной лодке, потому что песок лезет во все щели, и всё равно это не спасает от тонкой жёлтой пыли, которую потом приходится щёткой выметать отовсюду. Пыль и песок неистребимы, как долг по банковской ссуде…

Но едва выкатываю на шоссе, то сразу набираю скорость и приоткрываю окна. Это, конечно, не помогает выветрить песок изнутри, но исчезает, по крайней мере, его терпкий запах. Такой этот песок мелкий и не оседающий, что постоянно висит в воздухе, и им всё время дышишь. Ничего не поделаешь – вот он настоящий аромат пустыни! Дома же, стоя под душем, я долго потом отплёвываюсь и сморкаюсь противной песочной жижей… Впрочем, это уже физиологические подробности, о которых лишний раз лучше не вспоминать. Раз уж выбрал себе такую работу, то нечего лишь крокодиловы слёзы…

Жена не раз говорила, что после работы от меня пахнет солнцем. Она натура поэтическая, и во всём старается видеть только прекрасное. Её бы слова да Б-гу в ушки!.. Но не солнцем от меня пахнет – песком пустынным…

5. ШЕФ МЕИР

Настроение после рабочего дня у меня каждый раз радостное и одновременно грустное. Радостное оттого что ещё один день прошёл без происшествий, и я вернусь домой и займусь любимыми делами, которые доставляют мне истинное удовольствие: посижу за компьютером, послушаю музыку, может быть, краем глаза посмотрю что-то по телевизору, пообщаюсь с женой и сыном. Грустное, потому что самое лучшее время дня, когда есть силы сделать что-нибудь действительно нужное и полезное, я простоял или просидел, бессмысленно пуча глаза в одну точку, и, в конце концов, устал от этого бесполезного убийства времени ещё больше, чем от любого полезного занятия. Хотя нет, без дела я никогда не сижу – всегда умудряюсь чем-то заниматься, но это, согласитесь, слабое утешение. Когда опасаешься постороннего взгляда, самое любимое занятие не в кайф.