Большинство наших соотечественников, приезжая сюда, сразу начинают исповедовать эдакие воинственные имперские воззрения: сильный должен демонстрировать силу, если хочет быть хозяином положения. А сильные здесь – мы. Если арабы не согласны, пускай попробуют доказать обратное. Всё должно быть раскрашено в чёрно-белый цвет, полутона не допускаются. Хозяин в доме должен быть только один. Тапочки – того, кто первый встал. И прочие повторы одной и той же популярной мысли.

Вот тут-то как раз и возникают вопросы. Кто хозяин на самом деле, и кто здесь гость? Мы сюда приехали недавно, и корни наши в других странах. Многовековая история изгнания евреев со своей земли для арабов всего лишь еврейское мифотворчество. Библейские легендарные первоисточники им не указ. У них же здесь собственные кладбища с вполне реальными могилами многих поколений предков. Что может быть красноречивей этого факта? Куда их прогонишь от этих могил? И едва ли послужит аргументом наличие почти полусотни арабских государств в мире, которые вовсе не жаждут потесниться, чтобы принять репатриантов-единоверцев. Мир всё-таки тесен, ох, как тесен. А для арабов – тем более…

Всегда, когда заходят разговоры на подобные темы, – с нашей ли публикой или с арабами, – я с некоторых пор стараюсь больше помалкивать. Все по-своему правы и неправы. И никто ещё не придумал решение, которое бы всех устроило. Хочется жить в мире, без злобы и обид, не делясь на своих и чужих, друзей и врагов, но это уже полная утопия. А утопии никогда не сбываются. Гораздо реальней и привычней – войны или, в лучшем случае, холодное противостояние…

Вот какие мысли периодически рождаются в моей беспокойной голове, когда я часами просиживаю у себя в охране. А о чём ещё, братцы, размышлять, когда очередная музыкальная программа готова, фонограмма записана и отправлена Виктории? Все указания из конторы получены, кроссворды решены, сплетни с коллегами по служебному переговорному устройству закончены и сидят глубоко в печёнках – как тут не пофилософствовать?

Я отлично понимаю, что в политики при таких мудрствованиях не гожусь ни при каком раскладе. Нет у меня для этого необходимых качеств, за исключением неудержимого стремления фантазировать. А посему лучше досидеть свой век в охране человеком порядочным и безгрешным. Может, я и смог бы в чём-то схитрить или покривить душой, но на любительском уровне. В профессионалы не гожусь…

…Эх, засиделся я на своём стуле. Мысли какие-то нехорошие в голову лезут. Начал с бедуинов, потом запутался и кончил политикой. А о бедуинах так ничего и не рассказал. Лучше схожу, разомнусь, прогуляюсь вдоль ограды лагеря, пока ещё есть немного тени, и солнце не встало в зенит. А потом слетаем на кухню, сварганим кофе и будем тянуть резиновое время до окончания смены. А размышлять лучше о чём-то более приятном.

Только о чём, если этого приятного на свете совсем немного?..

3. БРИГАДИР ЭДИК

Из-за дальнего бугра, за которым пролегает трасса, тянущаяся до южной оконечности нашего безразмерного государства – города Эйлата, слышу надрывный рёв автомобильного мотора. Если по самой трассе, ухоженной и гладкой, как скатерть, можно гнать без напряга на любой скорости, то по извилистой грунтовой тропке, ведущей к нашему лагерю, нужно ползти предельно осторожно. Повсюду в песке и толстом слое пыли прячутся острые камни, которые неприятно скрежещут по днищу машины. Если не сбросить скорость, то возможны любые неожиданности вроде бы на ровном месте.

Вглядываюсь за бугор и различаю летящий в плотных клубах пыли белый пикап «рено». Метров за пятьдесят до лагеря он, наконец, сбрасывает скорость, и я читаю на его запылённом боку до боли знакомую надпись. Это машина нашей охранной конторы, на которой раскатывает бригадир Эдик.

Те из нас, у кого собственный автомобиль, ездят на работу своим ходом, и хозяин, скрепя сердце, оплачивает бензин. В любом случае это выгодней, чем оплачивать развозку. У Эдика же, как у лица, приближённого к трону, особая привилегия – ездить на казённой тачке и понятия не иметь, почём нынче овёс на заправке. Других привилегий у него априори нет, поэтому работает он так же, как все, получает такую же зарплату, однако должен вдобавок утрясать график работ, развозить безлошадных, сглаживать возникающие то и дело конфликты и, как апофеоз своей деятельности, получать в конторе регулярные нагоняи за чужие грехи.

За это ему почёт и уважение от хозяина, хотя быть в его шкуре никто из наших старожилов не согласился бы. Больно много хлопот, и никакой за это настоящей благодарности. Коли уж запродал душу дьяволу, решило наше маленькое, стихийно сложившееся сообщество, то тяни лямку и не жалуйся. В отличие от нас, которые по окончании работы имеют право спокойно расслабляться дома и не реагировать ни на какие внешние раздражители, Эдик обязан сутки напролёт быть начеку, лететь по первому свистку туда, куда прикажут. Короче, выполнять обязанности опричника, которого никто не боится, но связываться с которым – себе дороже. Мы даже посмеиваемся над ним, и он это знает, но делает вид, что ему на всё наплевать, хотя не всегда ему это удаётся.

Добровольно взвалив на себя дополнительные обязанности, Эдик наивно уверен, что в будущем ему за это воздастся сторицей, и хоть живёт он в Израиле не первый год, до сих пор почему-то не прояснил, что подобным подвигами не только денег не стяжаешь, но и элементарной благодарности не удостоишься. Более того, наш хозяин свято уверовал, что так оно и должно быть, и никакого обратного хода у Эдика нет. Парень прочно и навсегда опутан его ласковыми сетями. И это, по всей видимости, действительно так… Но на эту тему с Эдиком лучше не дискутировать – это единственное, чем его можно серьёзно обидеть. Кому ж приятно, когда на твои больные мозоли не только наступают, но ещё и кровожадно по ним топчутся?!

Белый «рено» подъезжает к воротам почти вплотную, и я привычно фыркаю, верчу пальцем у виска, намекая на то, что можно было бы сбросить скорость и раньше, чтобы не пылить. Это повторяется каждый раз. Эдик счастливо хохочет от того, что может позволить себе такое дурацкое развлечение, неторопливо вылезает из машины, отряхивается от песка и протягивает мне пятерню.

– Ну, здорово! Как дела? – По его бритому затылку сквозь осевшую минуту назад пыль стекают капельки пота.

– Какие у нас дела? – шучу в ответ. – Это у вас, высокого начальства, жизнь кипит и бурлит, а мы, сирые да убогие, коротаем время в дремотном состоянии.

Эдик не улавливает иронии и грозит пальцем:

– Ты это… про дремотное состояние поосторожней! Вон, Мишка уже залетел… Щёлкнули его на мобилу в дремотном состоянии и отправили фотку в контору… Слышал уже, небось?

– Ну, и каков приговор инквизиции? – пугаюсь притворно.

Эдик выдерживает театральную паузу и торжественно сообщает:

– Шуму, конечно, много. Шеф мечет икру, как тот осётр. Но гнать Мишку не собирается, потому что людей не хватает… Тем не менее, на заметку взял.

– Но рабочий день Мишутке теперь не оплатят… Выходит, дремал бедолага за свой счёт?

Эдик неожиданно хмыкает и снова грозит пальцем: